УЧРЕЖДЕНИЕ РУССКОЙ ДУХОВНОЙ МИССИИ В ИЕРУСАЛИМЕ И ПЕРВЫЕ ГОДЫ ЕЕ СУЩЕСТВОВАНИЯ

Сороковые годы, когда восточный вопрос стал в центре внима­ния всех видных государственных деятелей большинства стран, были началом установления более реальной связи между Русской Право­славной Церковью и Православным Востоком.

Разорения и всевозможные притеснения мусульманами давно заставляли бедствующих иерархов Востока обращаться к единовер­ной России за помощью. Русские князья и цари щедро давали преем­никам апостольских престолов свои богатые жертвы, присоединялись к ним и многочисленные даяния других русских людей. С почетом принимали в Москве, как самых дорогих гостей, восточных святителей и отпускали их с обильными дарами. В послепетровское время такие посещения России стали реже, почти прекратились. Наши сношения с Востоком всегда были односторонними. Никто из представителей на­шей отечественной Церкви не бывал с ответными визитами на Востоке в течение многих, многих лет. "Связь со Святой Землей фактически поддерживала та богомольная Русь, сермяжная, "во Христе бродячая", чьи интересы были сосредоточены в Киеве, Сарове, Афоне и Святой Земле, как перепутьях к небесному взыскуемому Иерусалиму.

Только в сороковых годах прошлого столетия стали у нас серь­езно думать о Палестине и вплотную подошли к вопросу о необходи­мости надзора и защиты наших пилигримов, равно как и о более тес­ном общении с иерархией восточных патриархатов. События полити­ческого характера в значительной мере содействовали этому. Так на­зываемые "лондонские конвенции 1840 и 1841 годов" существенно ослабили престиж России на Востоке, вырвав из ее рук первенство в решении ряда вопросов (в том числе и покровительства христианскому населению в Турции) и передав его пяти державам. Вместе с этим широко раскрывались в Палестине и на Востоке двери инославной пропаганде[1].

Прежде чем говорить о тех шагах, какими Святейший Синод и императорское правительство России хотели установить более тесные контакты с православным христианством на Востоке, необходимо кратко рассмотреть, каковы были связи русских и восточных церковных властей в тридцатых годах и в начале сороковых годов в девятнадцатом веке.

В течение всей первой половины девятнадцатого века Иеруса­лимский Патриарший престол поддерживал письменные сношения с Россией, ас 1818 года в Москве появилось постоянное представитель­ство в виде Иерусалимского подворья.

Открытие и организация подворья обязаны энергии посланца Патриарха Поликарпа - архимандрита Арсения, русского по национальности, уроженца города Черкасска. Постригшись в монашество на Афоне, уже в сане иеромонаха он прибыл в Иерусалим, где жил около 18 лет. Патриарх Поликарп с двумя монахами направил его в Россию архимандритом греческого монастыря в Нежине.

Прибыв в Россию, архимандрит Арсений отправился в Петер­бург, где сумел завести знакомство с видными и полезными для него людьми того времени.

Свой приезд в Россию, а в частности, в Петербург энергичный архимандрит объяснил тем, что Патриарх Поликарп направил его для сбора пожертвований на обновление пострадавшего от пожара храма Гроба Господня и на уплату больших долгов Патриархии.

Через обер-прокурора он обратился в Синод за разрешением ездить для сбора денег - по всей России. Просьба была уважена, архимандрит Арсений получил шнуровую книгу для записи жертвуемых сумм. В то же время его предупредили, чтобы он нигде не священно­действовал без благословения епархиальных архиереев.

"Кроме того архимандрит Арсений с разрешения начальства обратился ко всем губернаторам с просьбой, чтобы они оказали ему всякое содействие по сбору доброхотных подаяний в пользу Гроба Господня, чтобы они и от себя предлагали дворянам, купцам и всем вообще обывателям жертвовать на иерусалимский храм Воскресения Христова, который после пожара был отстроен заново, вследствие чего Иерусалимская Патриархия задолжала агарянам и евреям до семи миллионов рублей"[2].

Не удовлетворившись и такими широкими привилегиями, архи­мандрит Арсений обратился к Александру I с просьбой, где просил оказать ему милости, полагаясь на царскую "благость" и в то же время подсказывая, в чем бы она могла проявиться. В Петербурге, или в Москве, или в Киеве Арсений просил передать или монастырь, или подворье с церковью в ведение Святогробским монахам.

Эта просьба в то время осталась без последствий, и, несмотря на намек Арсения в упомянутом прошении на желание получить личную награду или какое-либо пожалование, даже этого ему не удалось дос­тичь. Ответ на свое прошение архимандрит Арсений получил от князя Голицина, который писал: "Государь император, выслушав всеподдан­нейшее письмо Ваше, подписанное в марте месяце, всемилостивейше соизволил пожаловать Вам единовременно тысячу рублей, которые и получите Вы из кабинета его императорского величества. Что касается до других предметов, содержащихся в упомянутом письме Вашем по разным отношениям к Иерусалимской Церкви, то высочайшего соиз­воления на оные не воспоследовало".

Несмотря на свой неуспех и на неудачи новых домогательств, предприимчивый иерусалимский посланец не терял надежды, и 26 июня 1818 года его старания увенчались успехом.

Церковь св. апостола Филиппа на Арбате была передана с при­надлежащим ей местом для превращения ее в Иерусалимское подворье. При этой передаче храма была одна оговорка, чтобы для устрой­ства подворья не требовать денег из казны.

По получении разрешения на открытие подворья архимандрит Арсений почти тут же подал новые просьбы в Синод и императору, чтобы, во-первых, ему разрешили продолжать всероссийский сбор на Гроб Господень еще два года (сначала такой сбор был разрешен толь­ко на три года), а во-вторых, просил дозволения прикупать смежную с церковью землю (участок, уступленный для подворья, был невелик) для устройства ограды и построения келий для братии. Синод дал принципиальное разрешение на покупку недвижимой собственности для подворья, но с условием, чтобы каждая купля предварительно со­гласовывалась с Иерусалимским Патриархом, затем настоятель подво­рья должен был входить с ходатайством к архиепископу Московско­му Августину, последний донесет Синоду, а Синод будет испрашивать императорского соизволения на утверждение купчей крепости.

Патриарх Поликарп прислал свое полное согласие с синодаль­ным постановлением, и скоро для Иерусалимского подворья был куплен большой дом. В 1819 году из Иерусалима для священнослужения в храме подворья прибыли еще, помимо двух монахов, приехавших с Арсением, иеромонахи Фаддей и Гавриил и иеродиакон Калинник.

Так получило свое начало подворье Иерусалимского Патриар­хата. (Интересно отметить печальный конец архимандрита Арсения, оказавшего своей деятельностью в России неоценимую услугу Святогробскому братству. За недостойное своему сану и положению поведе­ние он был дважды отстраняем от своей должности, дважды был зак­лючаем в монастыри: первый раз в Иверский, а второй раз в Суздаль­ский Спасо-Евфимиев, "который, — как говорит преосвященный Порфирий, — для монахов есть то же, что Сибирь для мирян"[3]. Из Суздаля Арсений хотел бежать, но побег не удался. В конце концов по ходатай­ству Иерусалимского Патриарха Афанасия он был отпущен в Иеруса­лим, но и здесь за свое дерзкое поведение был сослан в монастырь преподобного Саввы Освященного - "Иерусалимскую Сибирь"[4].

Св. Синод со своей стороны выражал всегда полную готовность оказать всякую помощь бедствующей Иерусалимской Патриархии: он ходатайствует о единовременной посылке Иерусалимскому Патриар­ху 25 тыс. руб., утверждает владение за Иерусалимской Патриархией вновь основанным в Таганроге греческим монастырем, дозволяет по­сланным Патриарха в течение нескольких лет собирать милостыню по всей России, предписав епархиальным архиереям оказывать иеруса­лимским сборщикам всякое содействие, утверждает за Иерусалимской Патриархией церковь апостола Филиппа в Москве с принадлежащей к ней землей и затем заботливо следит за устройством и процветанием образовавшегося таким образом Иерусалимского подворья в Москве, направляя все усилия к тому, чтобы оно оказывало существенную по­мощь Иерусалимской Патриархии"[5].

Нельзя согласиться с мнением Безобразова, говорящего в своей статье об этом времени, что "Иерусалимский Патриарх (Поликарп - А.Н.) видел в России не только источник доброхотных подаяний, - он обращался к русскому правительству за содействием в упорной борьбе, которую он вел с католической пропагандой. Такого рода сно­шения происходили не с Синодом, а с Министерством иностранных дел, главным образом через наших послов в Константинополе"[6].

Действительно, русский посол в Турции барон Строганов много писал в Петербург о борьбе между православными и католиками, но ни звука нет нигде об официальных обращениях по этому вопросу Патриарха Поликарпа ни в Петербург, ни даже в Русское посольство.

В качестве аргумента, подтверждающего его мнение, Безобразов при­водит письмо Патриарха к греческому князю Ипсиланти от 13 июля 1814 года. Но и в этом письме сказано только, что Патриарх возлагает большие надежды на русского монарха и на его помощь в борьбе с католиками и... в уплате огромных долгов Святого Гроба. Но, во-пер­вых, борьба с католиками в то время была только из-за святых мест у Гроба Господня, в Вифлееме и в Гефсимании (более католики тогда не покушались ни на что), а во-вторых, жаловаться на притеснения Пат­риарху Поликарпу было необходимо, так как таковая жалоба могла быть прелюдией к просьбе о деньгах. В грамоте к Александру I (ап­рель 1815 года), в письме к князю Голицыну, обер-прокурору Синода, и в послании к митрополиту Кишиневскому Гавриилу, члену Синода (от 8 апреля 1815 года), главный лейтмотив — денежная помощь. Описа­ния жестокой борьбы православных с инославными (армянами, но не католиками) заканчиваются просьбой помочь рассчитаться с долгами, что подтверждает сделанное ранее заключение[7].

В 1827 году скончался Патриарх Поликарп. Новый Патриарх Афанасий продолжал линию своего предшественника. Еще в своей известительной грамоте он просит Святейший Синод: "Удостойте и меня братской вашей вожделенной грамотой, благовестивши мне о благожеланном и богодарованном добром здравии вашем и дав доброхот­но нужное мне дозволение свободно притекать к Святейшему и Богом созванному Вашему собору покорными братскими грамотами о вся­ком приключении со Святым и Живоприемным Гробом, почасту в на­стоящие времена обуреваемом и подвергающемся опасностям, частью от больших долгов, которые возросли ныне до такой степени, что если не будет содействия и помощи отовсюду благочестивых и православных христиан, то мы не устоим против наступательных и насильствен­ных требований многих и различных заимодавцев, и вообще оное по­клонение погибнет и в языческие впадет руки"[8].

Известительная грамота определила желания нового Патриарха, чего он хочет от России. Письмо Патриарха Афанасия в Россию к настоятелю Иерусалимского подворья архимандриту Венедикту тоже повествует о бедности и долгах и призывает архимандрита Венедикта прислать деньги бедствующему Святому Гробу.

Нужно заметить, что, благодаря бесхозяйственному управлению и непорядочности настоятелей, подворье не только ничего не посыла­ло в Иерусалим, но даже и на свои нужды не имело достаточных средств.

Желая изыскать средства для поправления материального положения своего патриаршего престола, Патриарх Афанасий в 1832 году прислал в Св. Синод новую грамоту, в которой просил ходатайства перед царем о разрешении приехать двум его представителям прово­дить всероссийский сбор на Гроб Господень. Синод сочувственно от­несся к этой просьбе и в своем заседании 9 ноября 1832 года разрешил со своей стороны производить сбор пожертвований присланному по усмотрению Патриарха доверенному. Император утвердил определе­ние Св. Синода, и через русского посла в Константинополе Патриарх был извещен об этом.

Патриарх Афанасий, ввиду того грустного обстоятельства, что лица, ранее заведовавшие Иерусалимским подворьем в Москве и сбо­ром милостыни в пользу Гроба Господня, не оправдали возлагаемых на них надежд, решил послать теперь в Россию для управления Иерусалимским подворьем в Москве и для заведования сбором милостыни по всей России высшее иерархическое лицо — Фаворского архиепис­копа Иерофея. Но это назначение Патриарха, состоявшееся без ведо­ма и согласия Св. Синода, вызвало в последнем сильное недоумение. Рассмотрев это дело в заседании 8 мая 1833 года, Св. Синод в своем определении от 14 июня того же года постановил: "В назначении Иерусалимским Патриархом епископа управлять подворьем в Москве Святейший Синод усматривает: а) назначение сие не соображено су­щественными обязанностями и достоинствами епископского сана, толико в России уважаемого, и б) оно сделано без предварительного сношения с Святейшим Синодом, чего требовали и прежние примеры и приличие, по уставам греко-российской церкви основанное (Сардикского собора правило III и толкование на оное); к тому же не изъясне­на и цель, с какою посылается таковой сановник для управления под­ворьем в пределах чуждой власти. Непререкая однако Блаженному Патриарху Иерусалимскому в сделанном им распоряжении. Святей­ший Синод полагает: 1) на основании 3-ей заповеди царя Юстиниана (Корм, кн.: часть 2-я и 8-я) назначенного для управления Иерусалим­ским в Москве подворьем епископа Иерофея допустить на пребыва­ние в Москве на один только год, дозволив ему, епископу, священнодействовать в церкви того подворья, но всякий раз с разрешения мес­тного Московского митрополита; по истечении же года ему, епископу Иерофею, выехать из пределов России обратно; 2) Синодальному чле­ну преосвященному митрополиту Московскому постановить в обязан­ность блюсти за действиями сего епископа, не вмешиваясь впрочем в действия, собственно к управлению подворьем относящиеся, и о том через каждые четыре месяца Святейшему Синоду доносить; 3) войти, как следует, в сношение с вице-канцлером графом Нессельроде, дабы предписать нашей Миссии, выдавшей на выезд в Россию паспорта епис­копу Иерофею и прочим при нем духовным лицам, назначенным Иеру­салимским Патриархом в Москву без предварительного сношения о них с Российским духовным правительством, впредь выдавать такие паспорта тогда, когда от Святейшего Синода изъявлено будет на прибытие назначенных в Россию лиц согласие"[9].

Недовольство Синода на невежливый поступок главы Иеруса­лимской Церкви дошло до Патриарха Афанасия, и он послал в специальной грамоте извинения перед Синодом, оправдывая назначение ар­хиепископа Иерофея в Россию его исключительными моральными качествами. Кроме того, он нашел дипломатический выход из неудоб­ного положения. Он писал, что посланник, облеченный архиерейским саном, едет потому, что Иерусалимский престол питает чувства глубо­чайшей благодарности к персоне российского самодержца, исконного благодетеля Восточной Церкви, а поэтому по величию благотворителей считалось приличным направить посланца-архиерея.

Архиепископ Иерофей в сентябре 1833 года благополучно при­был в Москву, и в ближайшие дни через Московского митрополита обратился в Синод с просьбой благословить ему поездку в Петербург, чтобы лично вручить Синоду послание Патриарха. Желание архиепис­копа Иерофея было удовлетворено и в декабре того же года в торже­ственной обстановке он представился Св. Синоду, передав при этом две грамоты и патриарший дар Синоду - крест с частицей Животво­рящего древа Креста Господня и часть святых мощей апостола Андрея Первозванного.

Около полгода пробыл в Петербурге архиепископ Иерофей. За это время он представился Николаю I и по приглашению Синода при­нимал участие в хиротониях двух русских епископов. В июне 1834 года он был отпущен, в Москву с книгой для сборов доброхотных даяний. Книга дана была сроком на один год, но, кроме того, Синод дал особую грамоту, в которой все чада церкви призывались оказать помощь "сущим святым в Иерусалиме" (Рим. 15, 26), чтобы всенарод­ной жертвой помочь храму Гроба Господня выйти из трудного состоя­ния.

Московскому митрополиту Синод дал соответствующие указа­ния, чтобы архиепископ Иерофей или по его поручению приехавшее с ним духовенство могли беспрепятственно ездить со сбором по всей России, а Патриарху Афанасию была отправлена грамота, в которой приносилась благодарность за священные подарки и кратко описыва­лось пребывание архиепископа Иерофея в Петербурге.

Видя, что Иерофей "обрел благоволение" в Российской столице, Патриарх Афанасий по получении упомянутой грамоты Синода тут же пишет новое письмо, где витиевато благодарит за милости Православ­ной Российской Церкви к Церкви Палестинской и не менее витиевато просит "Священный Синод да благоволит он продлить определенный срок для сбора милостыни, и да позволит архиепископу Иерофею про­изводить оный столько времени, сколько требует обширность богохра-нимой Державы, надзирая, дабы тщательно исполнено было это боголюбивое намерение: облегчить нужды Всесвятого Гроба, Апостольское дело сделал бы Святейший Синод, если бы благоволил поставить пра­вилом, чтобы и в святых церквах Российской державы заведены были кружки для сбора доброхотного подаяния благочестивых, через что дивоприемный Гроб Господа нашего мог бы получить постоянное вспо­можение, а сочувствующие могли бы приобрести бессмертную честь и великую славу"[10].

Но не надеялся, очевидно, Патриарх Афанасий на действенность своих писаний. Вскоре после отправления процитированной выше гра­моты Святейший Синод получил из Иерусалима новую, подписанную уже всем епископатом Патриархата.

Медоточивые писания возымели свое действие. Архиепископа Иерофея запросили из Синода, сколько бы времени он хотел пробыть в России. Тот, основываясь на трехлетнем разрешении производить сбор для Палестины, просил продлить себе пребывание еще на два года. Постановлением Синода от 14 марта 1835 года просьба была удовлетворена. Архиепископ Иерофей пробыл в России не год и даже не три, а целых пять лет. За это время им было собрано около трехсот сорока восьми тысяч рублей, из которых двести двадцать семь тысяч были отправлены к Патриарху, а остальные израсходованы на ремонты церкви и домов, на содержание всего штата подворья и на разные церковные потребности.

Перед отправлением из России архиепископ Иерофей по просьбе Патриарха, выраженной в очередной грамоте Синоду от 20 октября 1838 года, где приносилась бесчисленная благодарность и сообщение об отозвании архиепископа Иерофея, был принят в Петербурге Нико­лаем I, которому представитель Патриарха приносил благодарность за русское гостеприимство и милость.

Торжественно представлялся архиепископ Иерофей Святейше­му Синоду. Значение последнего представления его намного возросло потому, что незадолго до этого Патриарх Афанасий назначил его сво­им преемником. В пространной речи к Синоду архиепископ Иерофей благодарил за братский сердечный прием, за оказанную помощь своей церкви, просил у российских иерархов святых молитв о себе и молит­венно желал им всяких спасительных благ.

В память и ознаменование столь продолжительного пребывания дорогого гостя в России Святейший Синод ходатайствовал перед им­ператором о его награждении. Представление Синода было уважено и преосвященный Иерофей 10 апреля 1839 года получил ценную пана­гию. Вскоре после этого он отбыл на Восток.

Во время патриаршества Блаженнейшего Афанасия два серьез­ных для Палестинской Церкви вопроса были разрешены с помощью Святейшего Правительствующего Синода.

На Кавказе во владении Иерусалимского Патриарха было мно­го земли с крестьянами. В имениях было более 10 церквей. Ответственным распорядителем всего этого имущества был назначаемый Патриархом архимандрит. После присоединения Грузии к России на­местники Кавказа Ермолов и Паскевич докладывали в Петербург о многочисленных беспорядках в управлении владениями православ­ных греков. Указывалось, что духовные лица ведут себя недостойно своего звания, а доходы от имений расточаются не но назначению. Чтобы искоренить это зло, оба наместника, один в 1820 году, а другой в 1829 году предлагали отобрать все имения греческих монастырей в казну, а хозяевам ежегодно выплачивать определенную сумму.

Это дело было передано на рассмотрение Синода. Синод выска­зался о предложениях наместников Кавказа неодобрительно. Причи­ны такого суждения Синода заключались в том, что на соответствую­щий запрос Иерусалимский Патриарх выразил желание оставить уп­равление его имуществом по-прежнему. Поэтому наш Св. Синод счи­тал, что "малейшее такого рода прикосновение российской иерархи­ческой власти к делам Церкви Греческой может породить между ею и Церковью Российской холодность в даже несогласие. В предотвраще­ние же дурных примеров со стороны присылаемого в Грузию для уп­равления имениями греческого духовенства и дурного влияния этого духовенства на народ Синод предписал Грузино-Имеретинской Синодальной конторе, чтобы она и сама, и через благочинных монастырей имела ближайшее смотрение за образом жизни и поведением гречес кого духовенства, и о том, что замечено в нем будет предосудительного, принимая в отвращение сего пристойные меры, доносила немедленно Св. Синоду для уведомления патриархов"[11].

Через четыре года после этого постановления Синода в 1833 году Иерусалимский Патриарх ввиду продолжающихся церковных недоразумений на Кавказе послал Синоду свою просьбу, в которой выражал желание, чтобы "Синод учинил кому следует необходимые распоряжения о прекращении всякого притязания и неустройства, про­изводимого неприязненно к достоуважаемым преимуществам, дарован­ным Всесвятому Гробу"[12].

Два требования выставляются затем Патриархом: невмешатель­ство местного преосвященного в избрание священников Греческой Церкви в Тифлисе, что должно осуществляться архимандритом-гре­ком, и полная независимость его представителя от церковной и гражданской власти.

После обсуждения этой грамоты в своем заседании 12 января 1834 года Синод постановил, чтобы Экзарх Грузии архиепископ Мои­сей подробно доложил о взаимоотношениях греческого архимандрита Фаддея с кавказскими властями. Одновременно преосвященному Моисею была послана копия письма Патриарха.

"Во исполнение этого предписания Синода, преосвященный Эк­зарх Грузии рапортом от 12 апреля 1834 года отвечал: 1) что ежели Святейшему Патриарху угодно, чтобы местное здешнее епархиальное начальство не участвовало в определении священников для находя­щихся в Закавказском крае греческих церквей, то, дабы греческие цер­кви не остались без священников, надобно или прислать сюда готовых греческих священников, или, с разрешения самого Патриарха, рукопо­лагать здесь во диаконы и во священники: в таком случае определение и увольнение сих священнослужителей и надзор за их поведением предоставить управляющим церковными имениями греческим архи­мандритам, независимо от здешнего епархиального начальства; 2) еже­ли Святейший Патриарх пожелает, чтобы Экзарх Грузии из крестьян, Греческой Церкви принадлежащих, по рекомендации греческих архи­мандритов и других управляющих церковным достоянием в Грузии, рукополагал во диаконы и во священники, в случае нужды, к церквам греческим или в их селениях, то не иначе удостаивать их священнослужительского сана, как на общепринятых всеми епархиальными архи­ереями правилах по строгом испытании их в способностях и достоин­ствах, необходимо нужных к получению сего сана и ежели они будут правильны; 3) и когда таким образом будут производимы и определя­емы священнослужители к греческим церквам и селениям, то не иначе должна быть они и увольняемы от мест своих, как с разрешения Экзар­ха Грузии, а не произвольно оставлять свои должности, как то до-селе водилось; 4) для соблюдения должного порядка следует подчинить белое греческое духовенство благочинию епархиального здешнего на­чальства на том же основании, как управляющие в здешнем краю цер­ковными имениями Греческой Церкви из монашествующих, указом Св. Синода от 6 мая 1829 года в отношении к образу жизни их и поведе­нию поручены Синодальной конторе и благочинным грузинских монастырей[13].

Мнение преосвященного Экзарха Синодом было послано на от­зыв Патриарху Афанасию, который в письме от 1 апреля 1835 года, отмечая с чувством искреннейшего удовлетворения, что все действия Синода основаны на духе единства и любви к Иерусалимской Церкви, не возражает ни против одного пункта архиепископа Моисея, а во всем "полагаться на братолюбивые чувства Св. Синода и твердо наде­яться, что Св. Синод, взирая на выгоды Иерусалимской Церкви, как на свои и как на выгоды страждущей матери и сестры своей, благоволит иметь постоянное попечение как о неприкосновенности духовных ее преимуществ, так и о том, чтобы Экзарх Грузии не утверждал священ­ников в церкви Святого Гроба без воли и предварительного представ­ления архимандрита"[14].

Вопрос о кавказском имуществе Иерусалимской Патриархии решен был, следовательно, так, как хотел Патриарх. Синод полностью поддержал права Иерусалимского Патриарха, несмотря на то, что та­кие влиятельные лица, как Ермолов и Паскевич, хотели обратного, по­казав тем самым свое уважение и братскую любовь к Святому Граду. Здесь нужно принять во внимание то обстоятельство, что в то время, когда русский император заявлял о себе как о единственном право­славном монархе, а потому и защитнике святых мест, неудобно было раздражать из-за двенадцати церквей и не так-то уже великих имений Святогробское братство, которое, благодаря обладанию святыми мес­тами, было немалой величиной на православном Востоке.

Описание сношений иерусалимского Патриаршего престола с Русской Церковью было бы не полным, если бы мы не изложили кратко еще один вопрос, весьма важный для Сионской Церкви.

В 1836 году Святогробское братство и Иерусалимский Патри­арх обратились к Николаю I, Святейшему Синоду, а также к Москов скому митрополиту Филарету с посланиями, в которых жаловались на новые постигшие их неприятности, заключавшиеся в том, что иеруса­лимские армяне, имея двух больших покровителей в лице первого ми­нистра египетского паши Богос-бея и начальника султанского монет­ного двора Дуз-Оглы, обманным путем добились султанского фирма­на на починку купола над Гробом Господним. По местному обычаю они после этого должны были считаться хозяевами храма. Кроме того, через посредство Дух-бея и больших взяток армяне получили во вла­дение Елеонскую Гору и разрешение строить на ней монастырь, а так­же султанский фирман, говорящий, что половина Вифлеемского храма, построенного над вертепом Рождества Христова, также должна со­ставлять собственность армян. Последние домогательства армян были логическим завершением их наступательного движения на имуществен­ные права греков.

Пользуясь войнами Турции с Россией, когда Россия не могла оказать никакой помощи православным Востока, а духовенство, в силу политических обстоятельств, должно было замалчивать свои связи с Россией, армяне в 1809 году получили право на часть Вифлеемского храма, а в 1829 году на пещеру Гроба Божией Матери в Гефсимании и право совершать Литургию на Гробе Господнем. Благодаря своим бо­гатствам и связям, армяне хотели лишить греков владения всеми ос­новными святынями. В 1834 году армяне хотели захватить у право­славных Вифлеемский храм. Только энергичное вмешательство рус­ского консула Модема (из Александрии) сорвало их предприятие.

В дополнение к присланным посланиям обер-прокурор Синода написал записку о взаимоотношениях православных и армян в Иеру­салиме. В этой записке предлагалось обратиться через Министерство внутренних дел к Эчмиадзинскому Католикосу всех Армян Иоаннесу и бывшему Католикосу Ефрему, находящемуся на покое, но всеми ува­жаемому, чтобы они обратились к армянам Оттоманской Империи с запрещением борьбы против православных. Позднее через Министра внутренних дел было послано в Эчмиадзин предложение написать послание о мире армян с греками. Католикос Иоаннес в принципе согласился направить армянам такое послание, но замечал, что во гла­ве армянских Патриархатов в Константинополе и в Иерусалиме стоят патриархи, которые считают себя самостоятельными и не признают его своим духовным главой. Поэтому обращение к ним в виде приказаний не даст никакой пользы, он считал, что лучше обратиться по данному вопросу с пастырским посланием. Но дело обернулось иначе, и к по средству армянского Католикоса не пришлось прибегать.

В 1837 году русский посол в Турции Бутенев добился от султана нового фирмана, по которому греки получили все свои святые места. Все греческие преимущества, идущие от Селима I (XVI век), были восстановлены. И даже было разрешено починять священные здания.

Если бы не русское заступничество, то грекам трудно было бы доказать свои права и едва ли бы они добились восстановления своих древних привилегий на владение святыми местами.

"Указанные сношения Иерусалимского Патриарха Афанасия со Св. Синодом ни в чем, очевидно, не отличаются от сношений его предшественника Поликарпа. Патриарх Афанасий прежде всего ви­дит в России такую православную страну, которая и может, и желает оказывать Иерусалимской Патриархии значительную денежную по­мощь, и потому он всячески заботится вместе со Святогробским братством добыть из России побольше денег, чтобы уплатить громадные долги Патриархии, к этой главной цели и направлены по преимуществу все его сношения со Св. Синодом, обер-прокурором Синода и Москов­ским митрополитом. Но, кроме того, Патриарх Афанасий видит в Рос­сии еще такую политическую силу, которая во всякое время может оказать самое могучее воздействие на турецкое правительство в инте­ресах православных иерусалимских греков, почему он и требует от русского правительства помощи и защиты, когда армяне покусились было отнять у греков святые места в Иерусалиме. Об установлении с Св. Синодом и вообще с русским правительством каких-либо иных сношений, на иных каких-либо основаниях, кроме указанных традици­онных, Патриарх Афанасий вовсе и не думает.

Со своей стороны и русский Св. Синод относится к Иерусалим­скому Патриарху тоже в прежнем традиционном духе: Св. Синод вся­чески старается выполнить то, о чем его просят иерусалимские патри­архи, не внося и не думая вносить в эти отношения что-либо от себя, не думая давать им какую-либо иную постановку, нежели какую дают им иерусалимские патриархи, так что инициаторами всех этих сношений всегда были патриархи, а не Синод, который, так сказать, только отве­чал на те вопросы, какие задавались ему из Иерусалима. А между тем с начала сороковых годов, т.е. еще при жизни Патриарха Афанасия, обстоятельства заставили и наше правительство, и Св. Синод поста­вить свои отношения к Иерусалимской Патриархии значительно ина­че, нежели как они сложились ранее"[15].

По соображениям чисто политического характера интерес к Ближнему Востоку, как уже говорилось, стал возрастать. Русское прави­тельство стало искать новые пути, чтобы как-то упрочить там свое вли­яние. В целях изучения этого вопроса в 1838 году в Палестину отпра­вился камергер А.Н.Муравьев. Ознакомившись с состоянием полити­ческой и церковной жизни в Сирии и Палестине, он предоставил в Министерство иностранных дел свой доклад, в котором, помимо раз­ных предложений относительно упорядочения там гражданской жиз­ни, высказал некоторые мнения по церковным вопросам. "Как фран­цузские короли объявили себя покровителями всех франков, поселив­шихся на Востоке, - писал он, - и всех католических общин, хотя в большинстве монахи только их единоверцы, но не подданные, было бы справедливо и благоприятно для восточных дел, если бы русский им­ператор удостоил принять под свое особое покровительство святые места, хотя бы только храм Гроба Господня, пещеру Богородицы в Гефсимании и Вифлеемскую церковь. Речь идет не о греческой райе, духо­венстве или мирянах, а только о священных зданиях, что гораздо скром­нее притязания Франции покровительствовать всем католикам вооб­ще, к какой бы нации они ни принадлежали. Тем не менее распределе­ние святыни между разными вероисповеданиями должно было бы ос­таваться в теперешнем положении". На этом не ограничивались меры, которые считал нужным провести в жизнь А.Н.Муравьев. Как истин­ный патриот своего отечества, он хотел видеть и свое русское духовен­ство в Святом Граде равноправным со всеми исповеданиями. Поэтому в своем докладе он продолжал: "Необходимо получить от султана маленькую мечеть (Сионскую) Тайной Вечери и Сошествия Святого Духа, бывшую раньше христианским монастырем, в виде дара или приобретения. Нельзя далее терпеть, чтобы безбожные турки или арабы оскверняли безнаказанно место, где наш Спаситель произнес: "Пиите от нея вси, сия есть Кровь Моя Нового Завета", и где Дух Святой сошел на апостолов. Эта мечеть, прежняя церковь, называлась в пер­вые века матерью всех церквей, ибо там было установлено первое иеру­салимское епископство в лице Иакова брата Господня. Как только эта мечеть будет в наших руках, она может быть сделана местопребывани­ем Русской Миссии, состоящей из архимандрита и нескольких мона­хов и назначаемой вновь каждые три года по примеру католиков. Хотя наши паломники, приходящие в Иерусалим, могут говеть у своих гре­ческих единоверцев, но наша великая нация очень плохо представлена этими паломниками низкого происхождения, очень невежественными и иногда безнравственными. Служение происходит очень редко на славянском языке, без всякой торжественности и даже беспорядочно. Желательно, однако, чтобы имя Христа славилось достойным образом в месте Его страдания православными христианами в сравнении с ла­тинянами, которые отличаются в Иерусалиме торжественностью служб и тем внушают невольное к себе почтение. Легко найти достойного архимандрита, который охотно возьмется за эту святую миссию, и присутствие его там будет очень полезно как в политическом, так и в религиозном отношении, потому что он мог бы иметь благотворное влияние на наших единоверцев и распространять среди них свет и нужные познания, оставаясь в сношении с нашей Миссией в Констан­тинополе и нашими консулами.

Если, к несчастью, мы не в состоянии будем вырвать из рук не­верных святыни Тайной Вечери, местопребывание архимандрита дол­жно быть перенесено в укрепленный монастырь Креста, находящийся в двух верстах от Иерусалима и принадлежащий грекам, которые охотно уступят нам его с этой целью, и во всяком случае не следует пренебре­гать этим прекрасным монастырем, по красоте церкви и обширному помещению весьма пригодным для паломников, руководство которым, как и всеми русскими монахами, живущими в Иерусалиме, должно быть поручено архимандриту.

Так как после посещения России архиепископом Фаворским во всех наших соборах установлены кружки, в которые опускают подая­ния на Гроб Господень и сбор этот ежегодно доходит до 40 тыс. руб. ассигнациями, часть этих подаяний можно было бы расходовать на поддержание Иерусалимской Миссии, особенно, если она поместится в мечети Тайной Вечери, которую придется переделать на церковь. Ос­тальная часть кружечного сбора могла бы получить свое первоначаль­ное назначение на Гроб Господень, но не иначе, как проходя через руки нашего архимандрита. Распределение этих денег возвысило бы наше­го архимандрита.

Для усиления его влияния хорошо было бы, если бы он устроил в своем монастыре маленькую начальную школу для детей православ­ных греков и арабов Иерусалима и Вифлеема. В ней можно было бы преподавать катехизис, языки греческий и русский, а также начатки географии и арифметики.

Наконец наша Миссия в Константинополе могла бы внушить Фаворскому архиепископу, назначенному преемником Иерусалимско­го Патриарха, чтобы он после смерти теперешнего Патриарха поселил­ся в Палестине, доверив свои константинопольские дела Экзарху, которого он мог бы иногда навещать. Это подняло бы на Востоке досто­инство Иерусалимского престола и оказало бы благотворное влияние на остальных патриархов Александрийского и Антиохийского"[16].

Здесь мы видим, как впервые государственный чиновник выска­зывает мысль о необходимости постоянного пребывания в Иерусали­ме русских монахов во главе с архимандритом, составляющих Духов­ную Миссию. Но прежде чем Миссия была учреждена, предстояло еще пройти ряду лет. Задержка в осуществлении благого намерения А.Н. Муравьева могла произойти от двух причин. Министерство иностран­ных дел считало ненужным до времени приобретение мечети Тайной Вечери. Если бы русским удалось купить у турок мечеть, то этому примеру наверняка последовали бы и католики. Такая продажа могла бы возбудить доходящий иногда до дикости фанатизм мусульман и осложнить и без того сложные взаимоотношения религиозных групп в Палестине. Кроме того. Константинопольское посольство было про­тив учреждения Духовной Миссии в Иерусалиме. Ввиду того что од­ной из побудительных причин к организации Миссии было духовное руководство паломниками, а о них уже писалось, что греки предоста­вили им два монастыря для проживания, посланник Титов писал в Министерство иностранных дел: "Два монастыря предоставлены на­шим паломникам. Для служения там Литургии на славянском языке впредь достаточно будет, если среди наших поклонников явятся ду­ховные лица, соединяющие образование и нравственные качества, нуж­ные чтобы с пользой служить среди своих соотечественников. Но не менее существенно избегать, чтобы эта привилегия не привела к огра­ничению русских священников в Иерусалиме от греческих, ибо их еди­нение там должно составлять силу. Может быть достаточно было бы по соглашению с местным духовенством установить дни, когда рус­ские священники могли бы служить в той или другой церкви во время пребывания в Иерусалиме наших паломников"[17].

Как бы то ни было, но открытие Миссии в Иерусалиме пока отдалялось, хотя интерес к Востоку возрастал, и правящие круги России чувствовали необходимость изменения своих отношений с Восто­ком и по церковной линии. Сама жизнь настойчиво требовала этого. В июне 1842 года вице-канцлер Нессельроде подал на импера­торское имя доклад, в котором писал, что в данный момент Правосла­вие в Палестине находится в бедственном положении. Влиянием и частым вмешательством Константинопольского посольства до некото­рой степени оно ограждено от своевольных притеснений турок. Но кроме мусульман, которые за последнее время относились к право­славным терпимо, Православие страдает как от католиков и протестантов, стремящихся к поглощению в свои недра православных, так и от недостатка нравственных и материальных средств, чтобы противо­стоять атаке католическо-протестантской агрессии. Поэтому "при об­суждении мер, — писал Нессельроде, — какие могли бы быть приняты со стороны русского правительства для поддержания Греческой Церк­ви, признавалось небесполезным присутствие в Иерусалиме благона­дежной и образованной особы из российского духовенства. Мысль эта доныне осталась без действия из опасения, чтобы не возбудить опасе­ний порты и зависти других христианских держав, но теперь приведе­ние ее в исполнение становиться более и более необходимым, в особен­ности со времени назначения в Иерусалиме протестантского епископа и при настоящих действиях американских миссионеров.

Польза, какая могла бы произойти от присутствия русского ду­ховного лица в Иерусалиме, состояла бы в следующем: 1) ему по сану своему удобнее, чем светскому человеку, можно было бы вникнуть во все обстоятельства, касающиеся Православной Церкви; 2) сим оказано было бы греческому духовенству соучастие единоверной Российской Церкви; 3) греческое духовенство получило бы через то одобрение и нравственную опору; 4) российское духовное лицо могло бы быть бли­жайшим посредником между Св. Синодом и иерусалимским духовен­ством, передавать оному советы и внушение для пользы Православной Церкви, иметь хотя бы поверхностное наблюдение за полезным упот­реблением собираемых в России для Святого Гроба Господня сумм и т.п.

Но нельзя не сознаться, — оговаривался далее вице-канцлер, -что гласное отправление духовного лица в Иерусалим имеет также свои неудобства, которые могут проистекать из разных политических соображений, а отчасти от недоверчивости и личных видов греческого высшего духовенства. А потому на первый случай можно было бы ограничиться мерою, так сказать, испытательною. С сею целью надле­жало бы избрать кроткого, благоразумного, надежного иеромонаха или архимандрита, но никак не выше сего сана, и отправить его в Иеруса­лим в качестве поклонника. По прибытии туда он мог бы, исполняя все обязанности богомольца, стараться снискать доверие тамошнего духовенства, постепенно вникать в положение Православной Церкви, сообразить на месте, какие всего удобнее принять меры к поддержанию Православия, доносить о том русскому правительству и через посредство консула нашего в Бейруте по руководству сего последнего делать при случаях некоторые полезные внушения греческому духовенству от собственного своего имени и с братской любовью, стараясь при том убедить его в благочестивом соучастии высочайшего двора к едино­верцам нашим.

Когда же опыт укажет, что пребывание русского агента из ду­ховных может действительно принести существенную пользу Право­славной Церкви, тогда, смотря по обстоятельствам, можно будет про­длить его там пребывание под каким-либо благовидным предлогом и снабдить более положительными наставлениями касательно дальней­шего образа действий. До того же времени необходимо, чтобы он во всем совещался с нашим консулом, ибо ему больше известны политические обстоятельства, с какими надлежит согласовать и духовные дела"[18].

При даже поверхностном чтении этого документа сразу бросает­ся в глаза его неопределенность. С одной стороны говорится, что с точки зрения международных отношений наступило благоприятное время для посланничества ко Гробу Господню представителя Русской Церкви ("в особенности со времени назначения в Иерусалиме протес­тантского епископа"), с другой стороны этот представитель Св. Сино­да едет под какой-то личиной простого богомольца, скрывая от всех подлинное свое лицо. То посылаемая "духовная особа" должна войти в доверие к местному духовенству и даже помогать ему советами, то этого же самого духовенства боятся, как бы оно не узнало, что в Иеру­салиме официальный представитель братской Русской Церкви, так много сделавшей для Святого Гроба. Да и как мог быть простой паломник даже в сане архимандрита посредником между двумя поместными цер­квами, как предполагает Нессельроде. В начале доклада говорится, что все это предприятие устраивается ввиду того, что Православию на Востоке грозит гибель, а конец доклада определяет русского архиман­дрита или иеромонаха каким-то шпионом, подручным у проэллинистически настроенного Бейрутского консула, без разрешения которого посланник Св. Синода не мог ступить шагу. Несмотря на всю, можно сказать, нелепость принципов положения на Востоке русского послан­ца, эти самые принципы и в дальнейшем ставятся испытательной про­бой всего этого предприятия. Если опыт удастся, и будет от него польза, то пребывание русского священника можно будет продлить под благо­видным предлогом (!?). Как боялись в Петербурге, что скажут на За­паде даже о таком ничтожном деле по сравнению с западной пропа гандой на Востоке. Неужели не чувствовали высшие государственные чиновники унизительности для России таких полумер!? Может быть и чувствовали это, но к естественным опасениям дипломатического ха­рактера прибавлялись энергичные возражения Константинопольского посольства против развития инициативы со стороны церкви в церков­ных же делах в святых местах. Унизительное положение церкви, под­чиненной государственным чиновникам, которые смотрят на нее как на некий придаток, иногда только нужный для достижения определен­ных целей, в деле организации нашей Миссии в Иерусалиме получило лишнее подтверждение.

Профессор Каптеров утверждает, "что каких-либо серьезных причин посылать в Иерусалим духовное лицо скрытно в действительности вовсе не было: тайна этой посылки, как увидим, ни для кого не была тайною, а тем более для самого греческого духовенства, она толь­ко без нужды ставила в ложное положение само посылаемое лицо, которое по необходимости вынуждено было являть из себя обычного богомольца в то время, когда все соприкасавшиеся с ним и заинтересо­ванные в этом деле лица прекрасно знали, что оно нарочно и с особы­ми целями послано нашим правительством.

Понятно также, что не было никаких серьезных причин духов­ное лицо, посланное для изучения и, пожалуй, упорядочения церковных дел в Палестине, ставить в исключительную зависимость и подчи­ненность нашим дипломатическим агентам, а не Св. Синоду"[19]. С мне­нием профессора невозможно не согласиться.

Однако резолюцией Николая I доклад Нессельроде становился жизненной программой. После царского утверждения этого доклада вице-канцлер направил его обер-прокурору Синода для исполнения. Мнения же самого Св. Синода никто не заботился спрашивать.

26 июня 1842 года Св. Синод своим постановлением для испол­нения этого поручения назначил архимандрита Порфирия (Успенско­го), настоятеля посольской церкви в Вене. Такое назначение объясня­лось тем, что архимандрит Порфирий хорошо знает греческий язык и приобрел опыт в обращениях с нерусскими православными христиа­нами за границей.

После извещения о таком решении Синода архимандрит Пор­фирий прибыл 11 октября 1848 года в Петербург, где 4 ноября состоялось синодальное о нем постановление: "Предстоящее отправление архимандрита Порфирия в Иерусалим в качестве поклонника и в ви­дах обнаружить настоящие нужды Православия в Палестине и установить посредство между греческим духовенством и духовным началь­ством в России и ближайшее наблюдение за действительным употреб­лением в пользу Православной Церкви в тамошних местах пожертво­ваний предпринимается ныне в виде временной меры, обращение кото­рой в постоянную будет зависеть от открытий и плодов, какие окажут­ся но испытании оной"[20]. Далее говорилось о том, что нужно будет снабдить архимандрита Порфирия инструкцией и дать ему на содер­жание три тысячи рублей серебром в год.

Дневник отца архимандрита повествует, сколько горьких минут пришлось ему пережить в Петербурге, где целые полгода он жил из-за чиновничьей волокиты. Несмотря на то, что командировка его была и важная, и почетная (ведь это был первый случай, когда официальный церковный представитель России, хотя и "секретный", выезжал на по­клонение Гробу Господню), отношение к "паломнику" или было часто холодное или насмешливое, а иногда враждебное. Получилось, что хотя назначал отца Порфирия Синод, но Синоду он в то же время как бы не подчинялся, а был в ведении Министерства иностранных дел. Задерж­ка его отправления в Турцию была вызвана тем, что в это время во взаимоотношениях России и Турции возникло некоторое напряжение, и одно время ожидался даже разрыв дипломатических отношений. Но все обошлось благополучно. Снова началась подготовка архимандри­та к отъезду. Необходимо было получить всевозможные инструкции и консультации. Несколько раз встречался о.Порфирий с директором азиатского департамента Министерства иностранных дел Сенявиным, были встречи и с Константинопольским посланником Титовым. Их наставления повторяли только в расширенном виде принципы графа Нессельроде, настойчиво советовали они не быть зря докучливым в разговорах с греческим духовенством, стараться узнавать все необхо­димые сведения незаметно для собеседника и всемерно стараться дер­жаться свободнее и проще, не окружаться никакой таинственностью. Будучи слугой двух господ. Св. Синода и Министерства иност­ранных дел, архимандрит Порфирий иногда получал указания прямо противоположные. Так, обер-прокурор рекомендовал ему стараться внедрять в православных школах Востока русские учебники, переве­денные на местные языки, дипломаты считали, что неполезно навязываться со своими книгами. Обер-прокурор предписывает архиманд­риту Порфирию писать в Синод как можно чаще. Министерство ино­странных дел категорически запрещает писать в Петербург до оконча­ния командировки. Важный вопрос о признании Афинского Синода, объявившего церковную автокефалию Эллады, Русской Церковью по настоящему оставался неразрешенным, так как при разговоре с графом Протасовым, обер-прокурором Синода, когда о.Порфирий спро­сил, что сказать о мнении Св. Синода по этому вопросу, то получил ответ, что нужно узнать мнение Министерства иностранных дел. На замечание же, что это дело Синода и богословов, а не дипломатов, он получил отповедь, что это дело не Синода, а государя. В конце концов было приказано сказать, что Русский Синод думает также об этом деле, как и Константинопольский Патриарх с Синодом. Точную инструк­цию так и не дали о.Порфирию в Петербурге, сказав, что он получит ее в Константинополе в посольстве. Снова подтверждали архимандриту его зависимость от русских дипломатов на Востоке, предписав по при­езде в Турцию сначала ехать не в Иерусалим, а в Бейрут к консулу Базили для получения соответствующих наставлений. По окончании же послушания он должен будет в Константинополе писать свой док­лад о положении Палестинской Церкви, предварительно в черновике показав его константинопольскому посланнику, чтобы согласовать с ним свои впечатления.

Получив прогонные деньги, архимандрит Порфирий выехал 22 мая 1843 года из Петербурга в Одессу, чтобы из Одессы при начале паломнического сезона плыть дальше в Святую Землю, а до этого ему было указано жить в Одессе при архиерейском доме и расширять познания в новогреческом языке. 20 сентября того же года он отплыл из Одессы, а 22 сентября уже был в Константинополе.

Негостеприимно приняло Константинопольское посольство "дип­ломата-паломника". Несмотря на известия из Петербурга от послан­ника Титова и обер-прокурора Протасова, даже квартира для него не была приготовлена, из Петербурга ни инструкции, ни денег для него не было прислано.

В то же время бейрутский консул Базили, оказавшийся случай­но в Константинополе, сказал отцу архимандриту, что Иерусалимский Патриарх и его окружение знают о его назначении и боятся контроля с его стороны. После немалых проволочек со стороны драгомана по­сольства князя Ханжерли архимандрит Порфирий представился, на­конец, патриархам Иерусалимскому и Константинопольскому. С Иеру­салимским Патриархом и его заместителем, кроме обмена любезностя­ми, иных разговоров не было, а у Константинопольского Патриарха, между прочим, касались отношений с западными инославными испове­даниями. Одно только было ясно, да и греки не особенно таили этого, что они знакомятся с архимандритом Порфирием как с представите­лем Синода. Вторичный визит к ним не дал ничего нового. Такими же бессодержательными были визиты отца архимандрита к пребывающим на покое константинопольским патриархам Григорию VI и Констан­тин) I, который в то время был уже Синайским архиепископом. При­чем, посещая Патриарха Григория, неизвестно почему, по настоянию посольства он назывался молдавским архимандритом. Посещение двух училищ Куручесменского и Халкинского также оставили невыгодное о себе воспоминание, так как не чувствовался в них религиозный дух, хотя в преподавании участвовали и духовные лица. В разговорах при нескольких свиданиях с Базили архимандрит узнал о теневых сторо­нах церковной жизни Сирии и Палестины: Патриарх Афанасий слабо­вольный человек; Константинопольская Патриархия не любит архи­епископа Иерофея Фаворского и ждет смерти Патриарха Афанасия, чтобы подчинить Иерусалимский Престол, назначив своего ставленни­ка; долги Святогробского храма почти все оплачены, доходы там очень большие, а никакого училища не заведено; консул считает, что распри духовенства разных исповеданий основаны на политической почве; турки иногда потворствуют такому разобщению христиан. О протестантах Базили сообщил, что их епископ в Иерусалиме не пользуется успехом. Кроме этих разных сообщений, архимандрит узнал от посольского духовенства, что сам консул Базили не пользуется авторитетом, так как его драгоман, маронит по исповеданию, покровительствует католи­кам и униатам, имея влияние на самого консула.

С такими первыми нерадостными впечатлениями, так и не дож­давшись из Петербурга инструкции, в сопровождении иеродиакона Григория, состоящего при Константинопольской посольской церкви, 15 октября наш путешественник отбыл из Константинополя и направил­ся в Сирию.

Прежде чем начать изложение путешествия отца архимандрита, необходимо познакомиться с этой незаурядной личностью, с этим са­моотверженным деятелем Русской Церкви. Хотя и не столь высокого положения среди иерархии своей церкви достиг он впоследствии, но его поездки на Восток послужили укреплению и расширению связей между Русской Церковью и Восточными патриархами. В этом его бес­ценная заслуга, так как в своих докладах он сумел доказать, что Рус­ская Церковь обязательно должна иметь свое представительство там, где средоточие всех христиан, чтобы она оказывала поддержку Право­славию, живущему около колыбели христианства.

Наш паломник, архимандрит Порфирий, родился в городе Костроме, в семье соборного псаломщика. Юный Константин Успенский (мирское имя архимандрита Порфирия) до своего совершеннолетия шествовал по жизни, как и все происходящие из духовного сословия, проторенным предшественниками путем: духовное училище, потом се­минария. Окончив в родной Костроме семинарию в 1824 году, он один год был преподавателем греческого языка в Макарьевском Духовном училище. В 1825 году Константин Александрович поступил в Петер­бургскую Духовную академию, которую окончил через четыре года -в 1829 году. Перед окончанием академии Константин Успенский на двадцать пятом году жизни принимает монашеский постриг с именем 11орфирия, а вскоре нового инока рукополагают в иеродиакона и иеро­монаха.

По окончании академии молодой монах получил степень канди­дата богословия с правом получения степени магистра после годичной работы в должности учителя. Поэтому 9 ноября 1829 года иеромонах Порфирий назначается преподавать Закон Божий во 2-й кадетский корпус. Ровно через год, 9 ноября 1830 года, он удостоен был степени магистра. 2 сентября 1831 года иеромонаха Порфирия переводят в Одессу законоучителем Ришельевского лицея, где он вскоре становит­ся членом правления Лицея и цензором при Одесском цензурном ко­митете. 4 марта 1833 года иеромонах Порфирий награждается каби­нетным золотым наперсным крестом, в 1834 году его определяют на­стоятелем Одесского Успенского монастыря с возведением в сан ар­химандрита. В том же году Киевская Духовная академия избрала его своим корреспондентом. Благодаря такому расширению круга своих обязанностей, о.Порфирий в 1835 году отказался от должности цензо­ра, но облегчения в работе от этого не получил, так как вскоре же последовало его новое назначение членом Одесского Статистического Комитета, а через два года о.Порфирий становится присутствующим в Херсонской Духовной Консистории. 1 января 1838 года после преоб­разования Ришельевского лицея архимандрит Порфирий - профессор лицея по кафедре Богословия, Церковной Истории и Церковного Права. Через полгода после получения звания профессора в июне 1838 года о.Порфирий вынужден был оставить преподавание в лицее из-за назначения ректором Херсонской семинарии.

Благодаря службе в учебном духовном ведомстве о.Порфирий предпринимал продолжительные и дальние путешествия. Так, по слу­жебным делам в 1836 году он посетил Крым и около того же времени Бессарабию. В Одессе у о.Порфирия завязываются знакомства со многими тамошними жителями, среди которых он приобрел близких друзей и благорасположенных людей, среди них в особенности следу­ет отметить известного своими связями с Востоком А.С.Срудзу[21]. Не долго пришлось потрудиться молодому ректору на ниве духовного просвещения. В ноябре 1840 года новое назначение настоятелем по­сольской церкви в Вене заставляет сто покинуть не только Одессу, но и пределы Отечества.

Во время своей службы при посольстве в Вене о. Порфирии объез­дил все Далматинское побережье Адриатического моря, описывая при этом очень подробно свои впечатления.

Получив вызов из Св. Синода, о. Порфирии прибыл в Петербург в октябре 1843 года. Далее его судьба нам уже известна и мы теперь мысленно примемся с ним путешествовать по Ближнему Востоку.

Прибыв благополучно 23 октября в Бейрут, без задержки напра­вился архимандрит Порфирии в Дамаск, чтобы видеть Антиохийского Патриарха Мефодия. При первой же встрече Патриарх начинает отцу Порфирию излагать жалобы на свои невзгоды, которые общи с Иерусалимской Патриархией: борьба с католиками и униатами, нехватка денег, недовольство консулом Базили. Вскоре по прибытии в Дамаск начались разъезды "российского соглядатая" по всей Сирии. Он посе­щает монастыри, города и деревни с их православными храмами, много беседует со встречающимися людьми. Часто болит сердце благочести­вого архимандрита, когда он видит в храмах Божиих нечистоту и мер­зость запустения, а служителей православных алтарей даже в святи­тельском сане небрежных и холодных к своему долгу[22].

Возмущается о.Порфирии как гражданин своего Отечества и тем, что консул Базили действует в ущерб русским и православным инте­ресам[23]. При посещении немногочисленных училищ обращает он вни­мание на небрежность в религиозном воспитании, а также примечает, что даже при небольшой поддержке России школы в Сирии могут развиваться и оказывать свое влияние на молодое поколение. Между тем, Русское консульство совсем не помогает школам. Помимо таких заметок, относящихся к его служебной командировке, он питает свои любознательность обозрением развалин храмов, городских стен, древ­них надписей, записью местных обычаев. Посетив многие сирийские и ливанские поселения, через Хайфу и Яффу и далее обычной для паломников дорогой архимандрит Порфирии добрался до Иерусалима 20 декабря того же 1843 года.

В Иерусалиме навстречу ему за городские стены вышли гречес­кие архиереи, архимандриты, много русских паломников и различные посторонние лица. Все это показывало, что приезда замаскированного представителя России не только ждали, но и готовились к нему. При этой встрече он получил приглашение жить в Патриархии. Досадуя на все, архимандрит Порфирии отказался от этого предложения и напра­вился для жительства в Феодоровский монастырь, предназначенный для русских пилигримов.

После взаимных визитов с патриаршими эпитропами — митро­политом Петроаравийским Мелетием и архиепископом Лиддским Кириллом новый паломник выехал в Вифлеем, чтобы встретить Рожде­ство Христово на том месте, где совершилась эта "великая благочестия тайна".

В Вифлееме через посредство сопровождающего его иеродиако­на Григория он узнает, что члены Иерусалимского Синода наложили друг на друга проклятие, если кто из них вздумает изменить тайнам их управления и жизни и объявит их русскому архимандриту[24]. По при­езде из Вифлеема началась его палестинская жизнь с постепенным знакомством со святынями, людьми и нуждами всего этого края.

Только более чем через месяц по приезде в Иерусалим о.Порфи­рии получил письменную инструкцию, которой он должен был руко­водствоваться во время своего пребывания на Востоке. Параграфы инструкции ничего нового не говорили архимандриту. Это было по­вторение устных указаний, ново было только то, что были определены его отношения с инославным духовенством. "Обнаруживая христиан­скую любовь к своим единоверцам, — говорилось в девятом парагра­фе инструкции, - простирать ее и к людям чужих исповеданий. Не входя в особую короткость с армянскими и католическими священни­ками, с англиканским епископом и т.д., изъявлять однако же сим ли­цам, если встретится благоприятный случай, вежливость, происходя­щую от сердца, и тем доказать, что наше духовенство умеет быть твер­дым в своей вере без ненависти к чужим"[25].

Сбитый с толку противоречивыми и многословными наставлени­ями министерства и посольства, он заранее был склонен относиться ко всему подозрительно и с боязнью. Он чувствовал необходимость ис­кать всюду врага и всему не доверять. Его инкогнито раскрыто. Это его смутило. Смутились его странным отношением к ним и иерусалим­ские греки. Итак, с первого же дня предубежденные друг против друга архимандрит Порфирии и греки становятся в отношения натянутые и ложные. Иностранные консульства и миссионеры относятся к архи­мандриту также враждебно и распускают о нем ложные слухи. Так, французский консул уверил Иерусалимского губернатора, что архи­мандрит Порфирий назначен в Иерусалим консулом. Паша запраши­вает об этом Святогробцев. Те отвечают, что архимандрит простой по­клонник. О назначении его в Иерусалим было напечатано даже во французских газетах.

Таким образом, вокруг архимандрита Порфирия образовалось враждебное настроение, которое ему предстояло побороть во что бы то ни стало, чтобы двинуться к своей цели"[26].

Много путешествует о.Порфирий. За сравнительно небольшой период пребывания в Святой Земле он объехал почти всю Палестину. Его знакомства были обширны: вся высшая православная иерархия и многие рядовые священники свободно стали приходить к нему и де­литься своими различными церковными неполадками. Его сердечное сочувствие и братское ко всем отношение постепенно растопило лед недоверия, и все греки почувствовали, что перед ними не шпион, фиксирующий их недостатки, а христианин, который желает добра всему Патриархату. Добрые отношения сложились у о.Порфирия даже с Армянским Патриархом, у которого он неоднократно бывал и беседо­вал от сердца к сердцу.

"Человек кабинетных занятий, большой прямоты и искренности, он не был способен к той тонкой дипломатической игре, какую играть его заставляют. Архимандрит слаб в дипломатическом искусстве. Он часто доверчив, как дитя, греки без кабинетных размышлений, а на практике, на каждом шагу оказываются гораздо лучшими дипломата­ми, чем он со всем своим образованием и умом. Однако вряд ли и нужна была Порфирию эта способность. Все, что он успел достигнуть за свое путешествие в Иерусалим, он достиг своей сердечностью, правдивостью"[27]. Чем больше вникал архимандрит в интересы Иерусали­ма, чем больше входил в сношения с греками, тем все меньше и мень­ше становилась неприязнь к нему со стороны греков. Они его опаса­ются, но уже не так, как прежде.

Каждый день пребывания в Иерусалиме или в ином другом ме­сте открывал глаза отцу Порфирию на какие-либо отрицательные яв­ления в церковной жизни края. Так постепенно перед ним выяснялись многочисленные язвы Палестинской Церкви, описанные нами уже в начале работы. К определенному выводу пришел отец архимандрит: если не будет оказана как материальная, так и моральная помощь Церкви и в Палестине, и в Сирии (ибо нужды обеих Церквей были совер­шенно одинаковы), то Православию грозит опасность быть постепенно поглощенным католицизмом и протестантизмом.

Такой моральной поддержкой Восточным патриархам со сторо­ны Русской Церкви, по мнению Синодального представителя, было бы учреждение постоянной Русской Духовной Миссии в Иерусалиме.

По мысли о. Порфирия, Русская Духовная Миссия должна быть учреждена на Елеонской Горе или в Крестном, или в Ильинском мона­стырях. (Почему о.Порфирий останавливает свой выбор на Елеоне, нигде никаких пояснений нет, но вероятно, он основывался на том, что каменный отпечаток стопы Спасителя на месте Вознесения на Елеоне показывает, что Лик Возносившегося Господа был обращен на север, куда как бы и послано было благословение при Вознесении. Так как Россия находится от Палестины прямо на Север, то естественен был вывод, что это благословение послано России, значит и представитель­ство Русской Церкви должно быть около этого места). Устройство русского монастыря на Елеоне, как и покупка места там же, по мысли о.Порфирия, должны были произвестись на добровольные пожертво­вания в России. О.Порфйрий считал, что Русская Духовная Миссия в Иерусалиме должна быть: 1) для видимого единения церквей Иеруса­лимской, Антиохийской и Российской и для взаимных известий; 2) для наблюдения за расходами денег, высылаемых из России; 3) для на­блюдения за русскими поклонниками; 4) для снабжения всех сельс­ких церквей Сирии и Палестины иконами. При Миссии должны быть иконописцы и школа иконописания; 5) для принятия и отсылки пода­яний из России в назначенные места, ибо теперь этого не делают; 6) для наблюдения, где в каких деревнях арабы обращены в магометан­ство из христиан и где они помнят прежнее христианство, где имеют почитание к святым нашим и пр., дабы при будущем торжестве Право­славия начать с этих деревень миссионерство и обращение в христиан­скую веру; 7) для подаяния полезных советов при устройстве школ народных и семинарий, и академии в самой Патриархии.

Как видим, отец архимандрит предполагал включить в обязан­ности Миссии не только заботу о паломниках, но ставил перед ней более широкие задачи. Даже вообще паломнический вопрос проходит у него как бы между прочим. Цель организации Миссии была, по его мнению, одна — поддержать расслабленную Восточную Церковь, спа­сти Православие от конечной гибели.

Нельзя не подивиться той проницательности, которую архимандрит Порфирий обнаружил в этом перечне предполагаемых мероприятий. В такой короткий срок он успел подметить все наиболее суще­ственные язвы на теле Восточной Церкви вообще и Иерусалимской в частности. Но поставив так много целей, архимандрит Порфирий не забывает и самой главной — заботы о местной пастве. Он видит, что ей необходимо дать образование и тем предотвратить шатание в вере[28].

Греческое духовенство к мысли о постоянном пребывании в Иерусалиме Русской Миссии было настроено весьма отрицательно.

В разных разговорах с о.Порфирием и даже с сопровождающим его иеродиаконом Григорием Святогробцы старались узнать, зачем приехал архимандрит, какие последствия будут от этого визита, при этом прибегали и к различным каверзным вопросам, при удобных слу­чаях подчеркивая бесполезность создания Русской Миссии в Иеруса­лиме.

Такая боязнь присутствия около Гроба Господня единоверного русского духовенства объясняется просто. В дневнике о.Порфирия описан разговор его с монахом Анфимом, имевшим большое влияние в Святогробском братстве. В этом разговоре монах Анфим говорит, что "назначение сюда Духовной Миссии едва ли было бы полезно. Ибо, если случится какая-либо размолвка между греческим и русским духовенством, то от этого произойдет соблазн в народе, пожалуй враги или чернь будут говорить, что русские или греки — еретики, не соглас­ны между собою во мнениях и правилах. При том, в случае какого-либо переворота политического, например, в случае войны России с Турцией, падет подозрение и даже гонение на духовенство Гроба Господня[29]. 

Но не все греки так относились к предполагаемой Русской Ду­ховной Миссии. Были среди них, хотя и не многие, горячие приверженцы Русской Церкви. Болея душой о недостатках своих собратьев и не видя возможности оздоровления церковной жизни своими силами, они с нетерпением ждали появления нашей Миссии в Иерусалиме, ибо надеялись, что тогда волей неволей придется многим очнуться от внут­реннего застоя.

Подошло между тем время архимандриту Порфирию уезжать из Иерусалима. Перед отъездом его оказалось, что лично к нему Иеруса­лимский Синод питал уже не недоверие, а симпатии. Так, 3 августа 1844 года при полном собрании Синода Патриарший Наместник воз­ложил на него золотой наперсный крест с частицей Животворящего древа на фиолетовой ленте. Это высшая награда в Иерусалимском Патриархате. Через несколько дней после этого, 7 августа, архиманд­рит Порфирий покинул Иерусалим и направился в Константинополь.

В Константинополе ему предстояло написать свои отчеты о поез­дке. Но там дело сложилось так, что о.Порфирию пришлось принять живое участие в делах Иерусалимского Патриарха и оказать ему ус­лугу в отстаивании его древних преимуществ. 

Вскоре после его приезда в Константинополь скончался Патри­арх Афанасий. Константинопольские греки-фанариоты решили под­чинить своему влиянию Иерусалимский Патриархат. Они добились, что назначенный Патриархом Афанасием его преемник архиепископ Фаворский Иерофей не был признан турецким правительством. В Константинополе хотели поставить Иерусалимского Патриарха по своему усмотрению, а потом уже назначать и увольнять патриархов. Достичь этого было нетрудно, так как Александрийский и Антиохийский престолы были уже в таком подчинении у Фанара, а Константино­польский Патриарх был в Турции официально признанным главой всей "райи" (православного населения Оттоманской империи).

Архимандрит Порфирий объяснил Русскому посольству опас­ность положения для Палестинской Церкви и посольство вмешалось в это нарушение древней традиции. В своем заявлении Турецкому Ми­нистерству иностранных дел посольство заявило, что "Иерусалимский Патриарх есть Патриарх не одной церкви Палестинской, но и всего христианского мира, и поэтому, если дать право Константинопольско­му Синоду избирать Патриарха, то и Российскому Синоду надобно будет уступить подобное же право, тем более, что Иерусалимское Пат­риаршество содержится имениями Молдавии и Валахии, кои находят­ся под покровительством России"[30]. Порте пришлось посчитаться с таким энергичным вмешательством русских, и план фанариотов не прошел в жизнь. Но Патриархом все же не был избран Иерофей за якобы прорусское направление. Патриархом Иерусалимским Святогробское братство избрало архиепископа Лиддского Кирилла.

Два месяца прожил в Константинополе архимандрит Порфирий, составляя описание положения Православия в Сирии и Палестине. Его мысли и впечатления были изложены в двух отдельных докладах "О состоянии Палестинской Церкви и о мерах поддержания ее" и "О спорах греков, латинян и армян на святых местах и о способах водворения тут мира". Как в зеркале, его отчеты отразили реальную действительность во всей ее безотрадности.

Главной мерой спасения Православия на Востоке архимандрит Порфирий считал учреждение Русской Духовной Миссии в Иерусали­ме.

Когда посланник Титов прочитал составленные о.Порфирием описанные язвы Восточной Церкви и его настойчивое мнение о нашей Духовной Миссии, то предложил о.Порфирию написать проект уст­ройства и организации Миссии. Очень быстро о.Порфирий выразил на бумаге свои мнения. Как говорилось в проекте, Русская Духовная Миссия должна быть представительством Святейшего Синода при Патриархах Александрийском, Антиохийском и Иерусалимском. Она должна считаться монастырем первого класса со строгим общежити­ем. Ей должно быть поручено, кроме представительства, нравственный надзор за паломниками и защиту их пред иерусалимскими турецкими властями, если возникнут судебные дела, то эта защита будет совмест­но со Святогробским духовенством. Миссия, по мысли автора проекта, будет передавать русские пожертвования из России, а также ей необ­ходимо вменить в обязанность вести ученые исследования в Палести­не, Египте и Сирии. Взаимоотношения Миссии и консульства о.Пор­фирий предлагал сделать такими, чтобы консульство не вмешивалось в монастырское управление, чтобы эти два учреждения были независимы одно от другого, но относились бы с уважением друг к другу, не домо­гались бы перевеса в своем влиянии на греческое духовенство. Братия Миссии должна состоять из архимандрита-настоятеля, двух иеромона­хов с академическим образованием, которые будут являться советни­ками при архимандрите, двух иеромонахов и двух иеродиаконов для очередных богослужений, врача-монаха и 12 мальчиков-послушников для пения в церкви. Эти послушники должны составить остов будуще­го училища, которое по своей программе должно быть равным уездно­му Духовному училищу и семинарии. Впоследствии в эту школу нуж­но будет принимать арабов и греков, чтобы они, обучаясь с русскими, учили бы их разговорным арабскому и греческому языкам и сами бы учились русскому языку. Далее пространно говорилось о всевозмож­ных поездках и делах с паломниками, где четко о.Порфирий опреде­лил взаимоотношения с консульством.

Конечно, на этот проект последовала критика со стороны Титова, и все конкретные предложения были сведены к нулю, так как Кон­стантинопольское посольство держало в своих руках все сношение Синода с заграницей (на Востоке) и не хотело дать церкви в этом отношении самостоятельности. По взгляду Титова, Духовная Миссия должна быть только монастырем, занимающимся кое-чем и в то же время ничем определенным. По мысли же о.Порфирия, наша Духов­ная Иерусалимская Миссия, кроме всего прочего, должна сделаться душою всей дальнейшей жизни и деятельности палестинского духо­венства: из нее исходят все благие советы и указания иерусалимским иерархам и самому Синоду; она станет опорой и защитой Православия в Палестине; из нее и при ее дальнейшем содействии должно разлить­ся по всей Палестине духовное просвещение; своим примером она при­учает местное монашество к строгому иноческому житию; она прими­ряет пришлое греческое духовенство с местным арабским и туземной паствой и устанавливает между ними тесную связь и союз в духе мира и любви; наша Миссия делается сокровищницей христианского мило­сердия к больным, бедным, вдовам и сиротам, ходатайствует за всех угнетенных православных перед турецкими властями; она становится посредником между православными и туземными униатами, склоняя последних к воссоединению с Православием; она прозревает все за­мыслы врагов Православия, открывает их слабые стороны и помогает торжеству над ними православных; наша Миссия служит образцом веротерпимости для тамошних представителей всех христианских ве­роисповеданий и братским воздействием приучает их к взаимному ува­жению, согласию и миру; наша Миссия руководит, наконец, и расходо­ванием сумм, идущих в Иерусалим из России или в виде собираемого у нас ежегодного кружечного сбора, или в виде тайных пожертвований разных особ вещами и деньгами.

Вот такие разнообразные и трудные задачи ставит архимандрит Порфирий перед нашей Духовной Миссией в Иерусалиме. Естествен­но, однако, возникал вопрос, в силах ли будет наша Иерусалимская Миссия выполнить с успехом все эти широкие задачи совместно с греческим духовенством, которое едва ли будет оставаться спокойным зрителем того, как Русская Миссия начнет занимать его место в Пале­стине и начнет хозяйничать там, а его, полновластного хозяина и рас­порядителя всех дел, низведет на степень опекаемого, врачуемого и возрождаемого?! Архимандрит Порфирий, воодушевляемый своими высокими целями и прекрасными намерениями, верил, что ради инте­ресов самого Православия греческое духовенство подчинится во всем руководству и братским благим воздействиям Русской Миссии[31].

Естественно, что такие нереальные задачи не поддерживались людьми практического подхода к делу, которые сознавали, что предпо­лагаемая деятельность Русской Духовной Миссии обязательно встре­тит, если не явное, то, тем хуже, тайное, но яростное сопротивление иерусалимского греческого духовенства. Нужно еще сказать, что и о.Порфирий в некоторых своих пунктах, особенно во взаимоотноше­ниях с консульством, был не прав, потому что в чужом государстве на Востоке русский монастырь все время чувствовал бы необходимость поддержки консула. И он как бы себе противоречит, когда говорит, что консульство не вмешивается ни в какие дела Миссии, а Миссия иногда призывает консульство для помощи себе, но и тут оно должно только выполнять волю Миссии. В данном вопросе о.Порфирий к делу под­ходил как теоретик, не учитывая практических возможностей.

Закончив этот труд, о.Порфирий отправился в Египет, где, поми­мо ознакомления с Православием, наблюдал быт и богослужение коптов, на Синай и Афон, чтобы и там на месте видеть жизнь Православной Церкви. Обратный путь он совершил через Молдавию и Валахию, так как хотел своими глазами видеть Святогробские имения, находящиеся там. Путешествия заняли у него около двух лет, и только в сентябре 1846 года нога его снова ступила на родную землю.

Больше месяца прожил он, отдыхая, в Одессе, где в одной из бесед со своим другом Струдзой получил от него урок. Архимандрит Порфирий высказал Струдзе свою мысль о полезности отобрания име­ний восточных церквей в Молдавии и Валахии и о замене их ежегодными определенными суммами. Струдза опроверг эти мнения о.Порфирия и заметил ему: "Не забывайте, что Север издавна холоден к Востоку. Посему Вам надобно не сгущать этот холод, а разогревать своею любовью к Православию"[32].

По дороге в Петербург у "иерусалимского архимандрита", как некоторые стали называть о.Порфирия, были остановки в Харькове и в Москве. В обоих городах он виделся с местными архипастырями. Архиепископ Харьковский Иннокентий (Борисов) очень интересовал­ся Востоком. "Оказалось, — записано в дневнике о.Порфирия, — что ученый архиепископ не знал православного Востока. Когда приедете в Петербург, - говорил он, то, пожалуйста, дайте верное и подробное понятие о Востоке и Синоду, и Министерству иностранных дел. Сино­ду начните с азбуки"[33].

Этот добрый совет авторитетного архиепископа, знающего Сино­дальную среду, был полезен о.Порфирию для знания людей того уч­реждения, которое могло или принять его мнения или отвергнуть их, а от того или другого решения зависела в некоторой степени судьба православного Востока.

Исключительно отеческий прием, глубоко запечатлевшийся в сердце о.Порфирия, был оказан ему Московским Святителем митрополитом Филаретом. Живо интересовался владыка Филарет право­славным Востоком, но и этот выдающийся иерарх, один из виднейших деятелей Святейшего Синода, имел о восточных церквах не совсем ясное представление.

19 октября 1846 года о.Порфирий был в Петербурге. Так закон­чилось его палестинское путешествие. Больше двух лет он трудился ради церкви и богословской науки, предпринимая тяжелые путеше­ствия. Много привез он интересного материала, знакомящего с Востоком. Он радовался своим трудам, так как чувствовал, что от них есть польза для ближнего. В настроении человека, выполнившего свой нрав­ственный долг, приехал он в Российскую столицу, но Петербург при­нял его холодно и сурово. После нескольких лет скитаний ему даже не дали кельи. Он получил ее почти через две недели по прибытии. Синодальные чиновники хотели лишить его значительной части жа­лования, утвержденного ему, ради какой-то синодальной экономии. По произволу петербургского викария епископа Нафанаила (Савченко), с которым однажды о.Порфирий, выведенный из терпения, крупно по­говорил, он едва не попал в число братии Сергиевской пустыни. Толь­ко вмешательство директора азиатского департамента Министерства иностранных дел Сенявина спасло о.Порфирия от такой ссылки. Как потом оказалось, ни Петербургский митрополит Антоний, ни обер-про­курор Протасов ничего об этом не знали. Правда, высшее начальство было несколько недовольно за то, что он очень медленно писал свои отчеты о путешествии, но о самой его поездке Министерство иностран­ных дел отзывалось с величайшей похвалой, и его кандидатура име­лась в виду для занятия должности начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, если она будет учреждена. Вероятно, такое вни­мание со стороны Министерства иностранных дел и одобрение самого канцлера Нессельроде раздражало самолюбие некоторых влиятель­ных, но слишком честолюбивых персон в Синоде[34].

Наконец, отчет был подан. В нем, кроме описания существующе­го положения Православия, о.Порфирий подробно изложил и меры, какие, по его мнению, нужно было предпринять, чтобы существенно поддержать Православие.

 Впоследствии описания отцом Порфирием церковной жизни Востока вызвали негодование со стороны греков. "Правдивый рассказ о делах Иерусалимской Церкви, конечно, не мог нравиться грекам. Напомним при этом, однако же, что архимандрит Порфирий возмущался против безнравственности иерусалимских и иных греков, но отнюдь не восставал против греческого элемента в православных пат­риархиях Востока. Требуя внимательного попечения о нуждах при­ходского духовенства и паствы, он не был ни арабофилом, ни грекофобом и, оставаясь на высоте представления о Вселенской Церкви, чужд национальных пристрастий"[35].

Многие его выражения были неприятны сухим канцеляристам, потому что о.Порфирий чувствовал себя "человеком Божиим и народным", а не государственным чиновником. В докладе было упомянуто об отрицательных качествах консула Базили, чем был очень недово­лен константинопольский посланник Титов, приезжавший в это время в Петербург, но в общем доклад произвел благоприятное впечатление на предержащих властей.

Доклад о.Порфирия о положении Православия на Востоке и его же записки о необходимости Русской Духовной Миссии в Иерусалиме послужили к тому, что 11 февраля 1847 года государственный канц­лер Нессельроде по предварительном обсуждении с обер-прокурором Синода Протасовым сделал императору представление об учрежде­нии Духовной Миссии в Иерусалиме. Это представление было одоб­рено и Нессельроде было указано, по совместной договоренности с обер-прокурором Синода, подобрать кандидатуры для посылки в Иеру­салим и сыскать средства на организацию и содержание Миссии.

Начавшееся дело об устройстве Духовной Миссии в Иерусали­ме пошло обычным канцелярским путем и шло очень медленно, а тем временем о.Порфирий все писал и писал. Так он изложил обер-проку­рору Синода историю и настоящее положение Синайского монастыря, об Афонской горе - ее статистику и указатель юридических актов, хранящихся в обителях Святой Горы, о распре Александрийского Пат­риарха с Синайским монастырем из-за Синайского подворья в Каире. Для Министерства иностранных дел он написал о благотворениях гос­подарей Молдавии и Валахии и российских царей для Синайской оби­тели, об имениях ее в Валахии и Молдавии, прошения Синайского братства, описание афонских монастырей, опись имений их в Валахии и Молдавии. Помимо простого описания Востока, о.Порфирий стара­ется доступными ему средствами оказать Востоку и материальную помощь. Он поддерживает прошение синаитов о неприкосновенности синайских имений в Молдавии и Валахии с тем, чтобы эти имения управлялись синайскими экзархами, полностью зависимыми от своего монастыря, о влиянии на Константинопольского и Александрийского патриархов в вопросе освящения храма на Джуванийском подворье в Каире, так как они затягивали это святое дело, и о водворении Синай­ского архиепископа в обители св. Екатерины, как игумена монастыря.

 Просьбы его о помощи Синайскому монастырю венчаются успе­хом. Императрица, которой через близких было подано описание этой Сирийской святыни, пожертвовала туда 200 руб. Дополнив эту сумму другими жертвами, о.Порфирий собрал всего 733 руб., которые и ото­слал в Сирию.

Между тем состав Духовной Миссии был подобран. Вместе с архимандритом Порфирием предполагалось послать иеромонаха Феофана (Говорова), впоследствии епископа и Вышенского затворника, и двух студентов, окончивших Петербургскую семинарию, Н.Крылова и П.Соловьева.

31 июля 1847 года постановлением Св. Синода закончились кан­целярские оттяжки и проволочки. Русская Духовная Миссия в Иерусалиме получила свое бытие. В секретном синодальном указе №8658, данном на имя митрополита Петербургского Антония, определялось: "1) Отправить в Иерусалим архимандрита Порфирия, который уже употреблен был для собрания сведений о состоянии Православной Церкви на Востоке с тем, чтобы он находился в Иерусалиме не в каче­стве русского настоятеля, но в качестве русского паломника, снабжен­ного дозволением и формальной рекомендацией от русского духовно­го начальства; 2) вместе с тем отправить также в качестве поклонни­ков одного иеромонаха и двух молодых людей, окончивших курс наук в средних или высших духовных учебных заведениях, которые имели бы познания в языках греческом и одном из новейших и отличались бы благонравием; 3) предписать митрополиту Антонию снабдить архи­мандрита Порфирия рекомендательным письмом к Патриарху Иеру­салимскому, в котором было бы изъяснено, что сей архимандрит, посе­тив восточные святыни, пожелал туда возвратиться и пробыть при Святом Гробе несколько лет, на что Святейший Всероссийский Синод с удовольствием благословил его и воспользовался сим случаем, дабы отпустить с ним иеромонаха и двух набожных и любознательных юно­шей, разделяющих сие богоугодное желание; вследствие чего архиман­дрит и его спутники рекомендуются покровительству Патриарха и Святогробской братии с просьбою облегчить временное их жительство в Иерусалиме, допустить их к совершению богослужения и вообще принять сообразно тем чувствам взаимной любви, доверия и братства, какие всегда существовали между Российской и всеми восточными церквами; 4) предоставить митрополиту снабдить архимандрита Порфирия святым Антиминсом, об изготовлении же необходимой для него ризницы и церковной утвари поручить Хозяйственному Управлению при Святейшем Синоде представить надлежащее соображение; 5) для определения круга действий сего архимандрита в Палестине соответ­ственно цели его назначения дать ему инструкцию; 6) на содержание архимандрита Порфирия и отправленных с ним лиц, равно как и на потребности, сопряженные с их пребыванием в Иерусалиме, назначить семь тысяч рублей серебром в год, а на путевые издержки единовре­менно четыре тысячи пятьсот семьдесят восемь рублей тридцать пять копеек серебром по особым расписаниям на счет духовного ведомства, именно же, половину суммы содержания, т.е. 3.500 руб. серебром, на счет типографского капитала, а половину суммы на путевые издержки, т.е. 2.289 руб. 18 коп. серебром на счет суммы, определенной росписью государственных расходов для экстроординарных расходов по духов­ному ведомству, об отпуске же другой половины из государственного казначейства предоставить обер-прокурору Св. Синода отнестись к государственному канцлеру по иностранным делам"[36].

Через три недели, 21 августа, другим указом на имя митрополита Антония № 9107 Св. Синодом было постановлено: "бакалавра Духов­ной академии соборного иеромонаха Феофана и студентов Петербург­ской семинарии Соловьева и Крылова уволить заграницу для покло­нения святым местам, дозволить им сопутствовать отправляющемуся в Иерусалим архимандриту Порфирию и находиться при нем там в ка­честве поклонников и для исполнения возложенных на него особо данных ему инструкцией поручений[37]. Каковы были эти поручения, мы посмотрим несколько ниже, но в сущности они были почти такие же, как и при первой поездке о.Порфирия. Только теперь он мог посе­ляться не в общем поклонническом монастыре. Предполагалось, что он, по договоренности с греками, получит Архангельский монастырь. В этом монастыре он должен совершать богослужение на славянском языке, для чего из Петербурга посылалась ризница и все необходимое для богослужения. Собственной русской церкви в Иерусалиме не было, поэтому о.Порфирию был дан Антиминс с надписью "для священно­действия на Святых местах".

Сухо простились в Петербурге с начальником первой Русской Духовной Миссии и митрополит Антоний, и обер-прокурор Протасов, но сам начальник Миссии ликовал, надеясь с пользой послужить и своей родной Русской Церкви, и Матери Церквей — Святому Сиону.

В Министерстве иностранных дел простились с ним сердечно и там, чувствуя себя несколько свободнее, чем у "своего начальства", о.Порфирий хлопочет как о начинающейся работе Миссии, так и о своих спутниках. При прощальной беседе с директором азиатского департа­мента Сенявиным он просит разрешить следующие вопросы: "1) Мо­жет ли Миссия ходатайствовать об определении двух молодых арабов иерусалимских в Петербургскую семинарию для обучения иконописанию? 2) Может ли она со временем открыть в Иерусалиме продажу наших книг церковных болгарам и сербам? 3) Позаботится ли Мини­стерство иностранных дел об упрочении судьбы членов Миссии по окончании служения их в Святом Граде?"[38].

На все три вопроса последовал положительный ответ. В этом сказалась чрезвычайная гуманность о.Порфирия. Перенесенные им в столице невзгоды не ожесточили его сердце. Наоборот, испив чашу различных лишений сам, он старается заранее избавить от них после возвращения домой тех, кто вверен его руководству.

В конце концов все формальности, вплоть до получения из Си­нода двух шнуровых книг для записи расходных сумм, были закончены. Оставалось только сказать родному северу последнее прости и двинуться в путь туда, куда стремилась его душа.

14 октября 1847 года Миссия в полном составе отбыла из Петер­бурга. В дневнике отца Порфирия под этим числом записано краткое обращение к Господу Вседержителю: "Боже, путеводивый Израиля от Синая до Сиона, путеводствуй и сохрани и нас на всем пути, предлежа­щем нам!"[39]

Около двух недель Миссия двигалась от Петербурга до Одессы, затем около трех недель пришлось задержаться в Одессе из-за разных ходатайственных приготовлений и 21 ноября Миссия отбыла из Одес­сы на пароходе "Херсонес".

Прибыв 23 ноября в Константинополь, состав Миссии неоднок­ратно посещал архиепископа Фаворского Иерофея, представителя Иерусалимского Патриарха в Константинополе (сам Патриарх пере­шел в это время на жительство в Иерусалим), Вселенского Патриарха Анфима, который любезно принял всех и пригласил к своей службе в день апостола Андрея Первозванного. Помимо визитов к посланнику Титову и еще к разным лицам, архимандрит Порфирий с братией зани­мался в Константинополе научной работой по проверке каталога ар­хиереев всей Восточной Церкви и изучением древних рукописей, напи­сал краткие заметки о церквах Александрийской, Антиохийской и Иерусалимской и перевел три древних акта о синайской обители и архи­епископе, которые через посольство отправил в Синод.

Незадолго перед своим отъездом о.Порфирий по поручению посланника Титова посетил Константинопольского Армянского Патриарха, с которым беседовал о спорном деле по поводу ключей Вифле­емского храма. Патриарх принял о.Порфирия очень хорошо и даже просил писать ему из Иерусалима, Еще раз побывав у Вселенского Патриарха, архиепископа Иерофея и Титова с прощальными.визитами, о.Порфирий, сопровождаемый своими подопечными, 22 января 1848 года выехал напароходе из Кон­стантинополя и направился к Бейруту.

Пока о.Порфирий со своими присными "шествует морскую" от Константинополя до Бейрута, пока он задерживается на несколько дней в Ливане для свидания с Бейрутским митрополитом, а затем на конях по берегу Средиземного моря через Акру и Хайфу добирается до Яффы, осматривая по дороге все достопримечательности, мы остановим свое внимание на принципах, которые чиновники Министерства иностран­ных дел и Синода положили в основу Русской Духовной Миссии, и какими она должна была руководствоваться в своей жизни и деятель­ности.

Как кратенько упомянулось выше, для нашей Миссии была в Петербурге написана инструкция. "По смыслу этой инструкции члены Русской Миссии прежде всего должны были служить в Иерусалиме, как действительном центре православного исповедания на Востоке, представителями Русской Церкви и русского благолепного богослуже­ния. Миссия, далее, должна была стараться о том, чтобы малопомалу преобразовать само греческое духовенство, управляющее православ­ными христианами на Востоке, возвысив его как в собственных его глазах, так и в глазах православной паствы его. Миссии вменялось в обязанность привлечь к Православию и утвердить в нем местных жи­телей, постоянно колеблемых в вере инославными агентами вследствие недоверия к греческому духовенству и неблагоразумного его поведе­ния. В заключение всего, нашей первой Духовной Миссии в Иерусали­ме вменялось в непременную обязанность не придавать себе никакого иного характера, кроме поклоннического, не вмешиваться в житейские дела русских поклонников и всячески стараться о том, чтобы не воз­буждать подозрения в иностранных агентах и не подавать повода к толкам о каких-либо скрытных намерениях России.

Нетрудно видеть, что инструкция, данная нашей первой Духов ной Миссии в Иерусалиме, была составлена лицом, практически незна­комым с положением дела. Она поставляла нашей Миссии слишком высокие задачи при крайне ограниченных средствах Миссии. Так, преж­де всего, Миссия, согласно данной ей инструкции, должна была преоб­разовать греческое духовенство. Это легко сказать, но как возможно это было сделать? Миссия не имела решительно никаких средств к исправлению греческого духовенства. У нее для этого не было самого важного и существенно необходимого условия - влияния на гречес­кое духовенство ни канонического, ни исторического, ни политическо­го. Да и самая задача — преобразовать греческое духовенство — была чем-то совершенно новым в истории наших сношений с православным Востоком. А между тем одному, правда, ученому и опытному, но все-таки одному, архимандриту с одним иеромонахом и двумя молодыми людьми поручалось преобразовать греческое духовенство, причем в то же время архимандриту и его сотрудникам строго внушалось не при­давать себе официального положения, не вмешиваться в дела Патри­архата и, в крайнем случае, ограничиваться одним предложением советов"[40]. Ясно, что такое требование от Миссии было невыполнимым. Одной из поставленных перед Миссией задач было благолепное совершение богослужений, чтобы приучать православных палестинцев к такому богослужению, а греческому духовенству в этом отношении показать пример. Но о каком благолепии могла идти речь, когда в Миссии не было даже иеродиакона. Что могли показать в служении два священника, когда рядом в патриаршем Калификоне и у Гроба Господня было множество не только простых священнослужителей, но и архиереев, которые служили даже заказные службы!?

Оказать влияние на туземную паству в целях утверждения ее в Православии Миссия тоже не могла. Ведь ей строго предписывалось не вмешиваться во внутренние дела Патриархата, а всякие связи с местными христианами греки могли расценить как подрыв их авторитета, что было бы уже вторжением в жизнь Палестинской Церкви.

Да и семь с небольшим тысяч рублей годового содержания Миссии были мизерными, чтобы произвести какие-то впечатления на православных арабов, часто ищущих в религии земных благ, особенно при сравнении с богатыми католиками и протестантами. То, что пред­лагал о.Порфирий, учреждение Русской Миссии в виде отдельного монастыря, можно было бы осуществить, исключив из его проекта от­дельные нереальные положения. Тогда можно было бы надеяться, что Миссия сможет оправдать надежды Петербурга. От предложений о.Порфирия остались только некоторые названия, а вся сущность осталась в шкафах синодального архива. В жизни же приходилось волей-нево­лей руководствоваться утвержденной инструкцией. А на основании ее какая-нибудь деятельность нашей Духовной Миссии в Иерусалиме оказалась бы отчасти возможной только при двух условиях: сильной поддержки правительства и сочувствии Патриархата, но ни того, ни другого Миссия не имела (о чем будет и идти речь — А.Н.).

"Раз написав инструкцию, раз ассигновав к ежегодному отпуску десять тысяч рублей, полагали, что все было сделано, и позабыли, для чего была послана Миссия, и на ее домогательства, требования и пред­положения смотрели как на излишнюю переписку"[41]. А теперь еще ко всему сказанному нужно добавить, что "самое учреждение первой Русской Духовной Миссии в Иерусалиме весьма красноречиво гово­рит о том, что как слабо влияние России на православном Востоке и как, с другой стороны, робко, как бы виновато, Русское правительство старалось усилить и восстановить его"[42].

Между тем, наша "неофициальная" Миссия благополучно доб­ралась до Яффы и оттуда 17 февраля 1848 года прибыла в Иерусалим.

Блаженнейший Патриарх Кирилл радушно принял Миссию и устроил ее на первое время в своих бывших келиях, которые он зани­мал в бытность патриаршим наместником. На другой день весь состав Миссии поклонился святыням, которые находятся при Гробе Господнем, и с этого же дня начались к нашей Миссии визиты, как Святогроб-ского духовенства, так и разных других посетителей. Почти сразу же после его приезда пришли армянские священники справиться, можно ли видеть архимандрита Порфирия, а через два дня католический Пат­риарх Валерге прислал свою делегацию, чтобы приветствовать о.Пор­фирия. С официальным визитом приходил к Миссии и сам Патриарх Кирилл в сопровождении петроаравийского митрополита Мелетия и секретаря Синода архимандрита Никифора. Помимо духовенства, Миссию посетили и турецкие чиновники, один из которых был глав­ный делопроизводитель суда. Ответные визиты о.Порфирий сделал сначала Армянскому Патриарху, у которого был очень малое время, и латинскому Патриарху Валерге, с которым долго беседовал как о на­учных, так и вообще о разных вопросах.

Через неделю после приезда Миссии Патриарх Кирилл объявил, что для ее жительства он отдает Архангельский монастырь, только с оговоркой: пусть в нем же поселяются и паломники духовного звания всех национальностей. Пока шло приготовление помещений монастыря, архимандрит со студентами жил в прежних комнатах, а иеромонах Феофан уехал в монастырь преподобного Саввы, где пробыл около полгода.

Только 16 августа после вечернего молитвословия Патриарх в присутствии членов Синода объявил, что Русская Духовная Миссия поселяется в Архангельском монастыре, который отдается ей в заведо­вание, а не в полное распоряжение, и что в этом монастыре Миссия будет совершать богослужение на родном языке. После этого Миссия приняла благословение Патриарха и водворилась в обители Арханге­лов. На другой день в монастырском храме было совершено освяще­ние воды, затем Литургия и благодарственный молебен. Каждый из сотрудников Миссии занял по несколько комнат, тесных, низких, душ­ных и без печей.

Описывая жизнь в Архангельском монастыре, перо отца Порфи­рия, чувствуется, дышит спокойствием и довольствием.

"Порядок нашей жизни однажды навсегда установлен был мною такой.

Богослужение в воскресные и праздничные дни совершаемо было нами на церковно-славянском языке по церковному уставу чинно и применительно к греческому обряду, так что обедня начиналась очень рано; в начале ее петы были целые псалмы "Благослови" и "Хвали душе моя Господа", а на великом входе, при соборном служении, про­износим был возглас: "Всех вас да помянет Господь Бог во царствии Своем". Сперва на северной стороне церкви, потом на западной и южной и, наконец, в средине ее молитвенно вспоминаемы были Св. Синод наш и Патриарх Иерусалимский. Так как местные христиане, чествуя ико­ну Архангела Михаила в занятом нами монастыре, обыкли по поне­дельникам служить обедню на родном языке, то сей обычай не только был поддержан, но еще обращен в повод к утешению их выдачей жало­вания (34 руб. в год) арабскому причту и допущением благовеста в монастырский колокол, чего с давних времен не сподоблялись наши единоверцы в Иерусалиме. Природная склонность моя к порядку и приличию, поддерживая памятованием апостольской заповеди пресви­теру "добре правити домом своим", отражалась в данном быту нашем. Все наши кельи, столовая, приемная, горница и все службы снабжены были необходимыми вещами и убраны были пристойно и скромно. А бережливость при частой проверке целости всех вещей и при строгом наказе всем и даже слугам платить стоимость в случае утраты или повреждения их, сохраняло все имущество без ущерба. Все наемные служители у нас были православные арабы из честных семейств. Каж­дому из них назначено было свое дело в предотвращение замешательств и ссор между ними. Достаточное жалование им, обращение с ними как с домочадцами, а не как с рабами, и порядок в хозяйстве удерживали их при Миссии, и они служили нам верно, честно и с любовью.

Общее чаепитие в приемной горнице, общий завтрак и общая нескудная трапеза в столовой с виноградным вином, выписываемым из Марселя, предлагаемы были в определенные часы с молитвами. Все являлись к парадному столу в пристойных одеждах. Насыщение тела соединялось с питанием души. Во время чаепития, завтрака и обеда всегда шли ученые разговоры на языках арабском, греческом и фран­цузском, так что гостиная горница или столовая служили школой язы­кознания и разнообразного ведения. Что касается гостеприимства, то оно согласовывалось с местными обычаями и обстоятельствами. Ред­ко мы давали званные обеды, но нередко разделяли с нами трапезу греки, арабы, сириане, копты, англичане и русские паломники.

Дверь моей кельи всегда была растворена настежь в точном смыс­ле этого слова. Но я принимал всех приходящих ко мне обыкновенно в три часа по полудни, дабы утреннее и предобеденное время не пропа­дало для науки и монастырского безмолвия и дабы в минуты отдыха от занятий можно было спокойнее, вежливее и с пользою беседовать со своими, с гостями, с просителями. Исключение из сего правила было сделано только для иерусалимских владык и европейских консулов, но и они уважали это правило мое и сообразовались с ним.

Степенности нашего жития способствовали ученые занятия"[43].

По своем прибытии в Иерусалим, еще до поселения в Архангель­ском монастыре, осмотревшись немного на месте, о.Порфирии и сту­дент Соловьев совершили поездку по историческим местам, лежащим окрест Яффы. 18 мая 1848 года о.Порфирии выехал из Иерусалима в Яффу. Причиной такой поездки, кроме научного интереса, была начав­шаяся болезнь глаз отца архимандрита, и он надеялся, что морской яффский климат будет для него более полезен, чем иерусалимский. Около месяца отдыхал о.Порфирии в Яффе, а затем начал путеше­ствовать. За десять дней он осмотрел развалины Апполонии (древний город, вероятно, основан греками, упоминается у историков Иосифа Флавия, Плиния и Птоломея, приблизительно посредине между Яф­фой и Кесарией Палестинской, после завоевания Палестины арабами с VII века стал называться Арсуф, как и писали о нем крестоносцы), источник Расел-Айн близ деревни Меджделл (это место, как предпо лагает о.Порфирии, находилось в колене Неффалимовом (Ис. Нав. 19, 32-40) и называлось Эн-Гацор, еврейское название позднее было пере­делано на арабское. Здесь была обнаружена арабская старинная кре­пость, которая уже много лет пустовала. Меджделл архимандритом Порфирием отождествляется с Мигдал-Ел, библейское место Иамвнеи он отождествляет с Иавнеей, расположенной между Яффой и Азотом при потоке Рувима. Город неоднократно упоминается в Библии -2 Паралип. 26, 6; 1 Мак. 4, 14-15; 5, 56-61; 10, 69; 2 Мак. 12, 3-10; у древних писателей — Иосифа Флавия, Плиния, Филона и у христиан­ских епископа Евсевия и блаженного Иеронима. О.Порфирии утвер­ждает, что в Иамвнее нашел себе убежище синедрион после разруше­ния Иерусалима Титом, и был он здесь до восстания Бар-Кохбы. В этом городе была епископская кафедра и епископы Иамвнеи принима­ли участие как во Вселенских соборах, так и в других общецерковных делах. В VII веке арабы-мусульмане завоевали Иамвнею, и христиан­ство перестало в ней существовать, за исключением краткого времени при крестовых походах. При обратной поездке из Иамвнеи (по-арабс­ки Ибне) о.Порфирии заехал со своими спутниками в мусульманскую часовню Неби-Рувим. Стоящий в часовне каменный саркофаг считает­ся магометанами за гроб Патриарха Рувима. Во время этого путеше­ствия о.Порфирии делает интересную заметку в своем дневнике по поводу 10 стиха 11 главы Второзакония. "Земля, в которую ты идешь (Палестина — А.Н.), чтоб овладеть ею, не такова, как земля Египетская, из которой вышли вы, где ты, посеяв семя твое, поливал (ее) при помощи ног твоих, как масличный сад" (Втр. 11, 10). "Мы у дороги видели колодец, — пишет о.Порфирии, — из которого арабы достают воду ногами своими. Араб сидит на каменном краю колодца под наве­сом из хвороста и ногами своими ворочает шестерню, приделанную к водоему; на шестерне висит бадья, когда она поднимается из глубины, араб берет ее руками и выливает из нее воду в желоб, по которому влага течет, куда течь ей указано. Эта невидаль у нас объяснила изре­чение Моисея о напоении земли ногами"[44].

Зная о неповрежденной сохранности древних обычаев Востока, с мнением ученого архимандрита можно согласиться.

В последующие дни путешественники осмотрели деревни Абуд (упоминаемую в XII веке) с ее древней церковью. По мысли отца архимандрита, Абуд и расположенный близ него Абу-Массааль (тоже арабская деревушка) являются библейскими городами, бывшими при разделе обетованной земли между коленами и доставшимися потом кам разных патриархов, так Абуд считается тождественным с Игудой из колена Данова (Ис. Нав. 19, 45), а Абу-Массааль - с Мишалом из колена Ассирова (19, 26). Эти деревни располагались несколько се­вернее Лидды. (В настоящий момент целы они или нет, трудно сказать, так как они должны быть расположены на самой израильско-иорданс­кой границе, и, если они попали на территорию Израиля, то разрушены, так как в тех местах нет арабов в деревнях, они бежали в Иорданию, а их дома взрывались после войны 1948 года израильскими солдатами). В этом историческом месте до отца Порфирия не бывал ни один ис­следователь, ни один путешественник. Отсюда путешествующие на­правились в Иерусалим, куда прибыли 25 июня. На всех виденных о.Порфирием за эту экскурсию местах студентом Соловьевым дела­лись зарисовки развалин интересных древностей, планы старинных зданий и современных построек.

Вскоре после этого начальник Миссии со всей своей братией отправился в Вифлеем для богомолья, а отчасти, чтобы пожить в чистом и свежем воздухе Вифлеема. Там русские богомольцы имели ра­душный прием у Вифлеемского митрополита Дионисия, который так расположился к о.Порфирию, что был с ним совершенно всегда от­кровенен и на память подарил ему рукописное на пергаменте Еванге­лие X века.

Глаза о.Порфирия по-прежнему болели, особенно боль увеличи­валась, когда он нервничал. Пребывание в Вифлееме продолжалось до 14 августа. За это время, несмотря на свой сильный недуг, о.Порфирий усердно работал над изучением всевозможных греческих и арабских книг, имеющихся в Вифлееме. Целью его работ было составление ис­тории греческой типографии в Венеции. Кроме того, он исправлял пе­ревод с греческого на русский язык патриарших грамот об учрежде­нии Синода в России и приложенного к ним православного исповеда­ния Восточно-Кафолической церкви, который был во многих местах неточным.

В Вифлееме же о.Порфирий ознакомился со многими рукопис­ными и печатными книгами как богослужебными, так и для духовного назидания, и Номоканоном, написанными как на арабском языке, так и переведенные с греческого. Виденные книги показывали, как высока была культура этих арабских писателей и переводчиков. Научная ра­бота по изучению книжных сокровищ Палестины продолжалась и в Иерусалиме по окончании вифлеемского паломничества. Просвещен­ный архимандрит не только изучает древние книжные сокровища, но по мере своих материальных возможностей старается приобретать их, чтобы потом перед своей смертью передать их родной русской науке.

О трудах Миссии в этом направлении в Иерусалиме о.Порфи­рий замечает в своем дневнике: "Иеромонах Феофан продолжал заниматься изучением языков новогреческого и французского и перевел семь патриарших грамот о Синайском монастыре. Переводы подобных грамот предпринимаются для того, чтобы ознакомиться с дипло­матией и судебным красноречием Восточной православно-кафоличес­кой церкви.

Студент Петр Соловьев составил краткие жизнеописания муче­ников церкви Палестинской и перевел с латинского языка "Чин общей Литургии сириано-иаковитов" (с издания Ренодота) и с греческого - грамоту Иерусалимского Патриарха Досифея о грузинских монасты­рях в Иерусалиме 1699 года и послание к католикосу Имеретин Кир Григорию.

Студент Николай Крылов составил краткие жизнеописания му­чеников церкви Александрийско-Египетской и перевел с греческого: 1) письма Александрийского Патриарха Паисия к Алексею Михайло­вичу и ко Всероссийскому Патриарху, 1670 год; 2) современное благодарственное письмо египетских христиан к сему же государю за бла­годеяния, оказанные им Александрийской Церкви; 3) половину испо­ведания веры названного Патриарха и 4) Литургию Василия Великого у коптов.

Я при лечении века правого глаза моего прижиганиями и 11 операциями не мог делать того, что предполагал сделать; в минуты пытания силы зрения после каждой операции и для утешения себя в скорби перевел с эллинского языка на церковнославянский древний акафист Свв. архангелам Михаилу и Гавриилу, сочиненный на Афоне в Дохиарском монастыре, и читал похвальное слово св. Григория Назианзина св. Афанасию Великому и творения Платона в подлинни­ке"[45].

Не прекращалась такая научная работа и далее. Нужно сказать, что трудолюбие было общей чертой всех членов Миссии, и все они жили дружно, подавая этим добрый пример греческому духовенству.

Единственный только раз возникли трения у архимандрита Пор­фирия с иеромонахом Феофаном из-за расхождения в богословских мнениях, когда иеромонах Феофан настолько расстроился, что отка­зался выполнять послушание и стал настаивать на своем отъезде в Россию. Но откровенный, искренний разговор начальника со своим собратом успокоил обоих, и жизнь пошла своим порядком.

Отец Порфирий только все чаще и чаще стал жаловаться на свои больные глаза. Лечение в Иерусалиме не помогало, тогда он по­ехал в Бейрут, чтобы у специалистов получить облегчение в своем тяж­ком недуге. До Бейрута он добирался обычным конным путем через Яффу вдоль берега Средиземного моря.

В Бейруте о.Порфирий жил около полутора месяцев. За это время ему была сделана операция — снят с глаза полип, и он с удовольствием замечает, что зрение его упрочилось. Пребывая в Бейруте и путешествуя, о.Порфирий все время ищет древние рукописи, мозаики, развалины, старается как можно больше их изучить, вникает в церков­ные и житейские обычаи и предания местных жителей, все это тща­тельно записывается, чтобы потом с другими поделиться своими заня­тиями.

Вернувшись во второй половине января 1849 года в Иерусалим, отец Начальник приобщается к общей миссийской жизни. Вся братия паломничает к палестинским святыням, путешествует в места библейс­ких воспоминаний, где делаются зарисовки всего интересного, трудит­ся для науки. В одной из поездок о.Порфирий близ деревни Тайбе, лежащей к северу от Иерусалима, на основании местных преданий, при сопоставлении их с историческими данными, устанавливает, что здесь был ветхозаветный город Офра (1 Цар. 13, 17-18). На месте этого города путешественники обнаружили развалины, камни которых ука­зывали на римское время.

Снова во время поездок о.Порфирий чувствует улучшение свое­го зрения, а в Иерусалиме очи его болят, оттого и настроение его все время в миноре. Больные глаза снова заставляют его далеко путеше­ствовать за исцелением. На этот раз он решается искать врачевства в Константинополе у специалистов. По дороге он посетил приморский город Латакию (Лаодикию) и там у местного архимандрита Артемия рассмотрел древнее рукописное Евангелие. Так велика его жажда зна­ний, что даже в болезни он не может быть без научной работы. Около полугода продолжалось отсутствие о.Порфирия из Иерусалима. Об­легченный константинопольским лечением, он прибыл в Иерусалим 26 января 1850 года.

Человек неутомимой энергии, о.Порфирий не мог сидеть на мес­те, когда не чувствовал на себе какого-либо важного дела. Несколько подлечив свое зрение, он вскоре после приезда в Иерусалим едет на Синай и в Египет в сопровождении всей своей Миссии. Цель поездки была такова: "Помолиться там, где Бог из Египта воззвал Сына Свое­го, приобресть новые познания и проверить прежние, избавить сотруд­ников от скуки и томления однообразной жизни и расширить круг их понятий"[46].

Путешествие началось из Яффы 22 марта. После небольшой ос­тановки в Александрии путешественники прибыли в Каир, где были совсем по-родственному приняты Патриархом Александрийским Иерофеем. Архимандрит Порфирий уже второй раз посещал Каир, однако с величайшим интересом вместе со своими спутниками осматривал дос­топримечательности Египта.

Пребывая в Египте, Русская Иерусалимская Миссия продолжа­ла научную работу. Разбор древних рукописей, описание интересных обрядов церкви апостола Марка, различные зарисовки поглощали всех. О.Порфирий, увлекшись работой, иногда забывал о своем недуге, кото­рый у него не прекращался.

Одной из целей этой поездки в Египет было сильное желание русских иноков, о.Порфирия и о.Феофана, видеть колыбель христиан­ского монашества — места подвигов преподобных Павла Фивейского и Антония Великого. Это благое намерение они и исполнили, предпри­няв тяжелое путешествие по пустыне. Так как монастыри, основанные начальниками иноков, в это время принадлежали к Коптской церкви, то весь состав Миссии посетил в Каире коптского Патриарха Петра, который для путешествующих дал рекомендательное письмо игуме­нам монастырей. Большое впечатление, усугубляемое тягостями труд­ного пути, произвело обозрение этих обителей великих подвижников. Из Египта вся русская дружина отправилась на Синай. И в Египте, и на Синае о.Порфирий как трудолюбивая пчела старался собрать раз­ные сведения, которые потом проверял и систематизировал. Около полугода продолжалось путешествие, а после его окончания (17 авгу­ста 1850 года) уже в Иерусалиме о.Порфирий трудился над разными рукописями. Особое его внимание привлек Codex Sinaiticus, который он старательно изучал.

Над текстом этой книги о.Порфирий работал долго. Еще в Си­найском монастыре он сначала сделал описание ее, а потом начал изу­чение, продолжив его в Иерусалиме. На этот древний список Священ­ного Писания о.Порфирий смотрит весьма отрицательно. "Утомляет меня Синайская библия, - замечает он. - А замечательна она, как образец порчи Священного Писания, наипаче Новозаветного"[47].

Путешествуя по Синаю, о.Порфирий сделал другую интересную работу. В одном из ущелий Синайского полуострова имеется много древнейших надписей. Со всех этих надписей, не умея разгадать их смысла, о.Порфирий снял копии. Об этих надписях впоследствии им была издана специальная книга - "Письмена Кинея Манафы на Си­найских утесах".

Однако недуги его усиливаются и даже настолько, что при на­чале 1851 года последовавшие почти один за другим два удара едва не закончили его жизнь. К болезни глаз прибавилась начавшаяся бо­лезнь желудка. А однажды при поездке он получил сильный удар камнем по ноге, отчего он пролежал в постели около месяца. Чувствуя свои немощи, о.Порфирий стал проситься в отпуск. Он просил, чтобы ему разрешили поехать в Вену. Отпуск архимандрит получил, но с указанием, чтобы он проводил его не за границей, а в России. Тогда он решил отдыхать в Киеве, этом русском Иерусалиме.

По возвращении из отпуска о.Порфирий продолжал свои труды, особенно уделяя много времени науке и путешествиям по Палестине (окрестности Иерусалима, окрестности Иордана и Мертвого моря, Яффа, Лидда, Рамле, Наблус и т.д.). За эти путешествия вся Миссия во главе с о.Порфирием, сопровождаемая профессором Ильинским из Казанс­кой Духовной академии, подробно осмотрела окрестности Иерихона. Описывая долину Иордана близ Иерихона, он говорит: "Ближе к Мертвому морю высятся круглые холмы, как бы искусственные. Всю эту холмистую местность я признаю за библейские Галгалы, на кото­рых станами расположился народ израильский по переходе через Иордан. Евреи застали название Галгалы и на этом месте хананеев учредили свое священнослужение. Слово Галгала по древнему произ­ношению Гелгел, значит круг, и в Священном Писании употребляется тогда, когда речь идет о жертвоприношении среди круга, обозначенно­го накладенными на землю камнями вокруг жертвенника, или о поста­новке религиозного памятника также в виде круга, опоясанного таки­ми же камнями.

Далее он доказывает, что у всех древних народов Европы, Анг­лии и Америки были также жертвенники и памятники в кругах. И на основании Священного Писания (Ис. Нав. 4 гл.; Суд. 3, 19; Цар. 7, 16; 10, 8; Втр. 11, 30; Осия 13, 11; Амос 4, 4), подтверждает свое мнение, что Галгала Иисуса Навина была ничто иное, как священный круг, обозна­ченный двенадцатью камнями, взятыми из Иордана. В этом круге пос­ле перенесения оттуда Кивота Господня в другое место стоял жертвен­ник, на котором приносили свои жертвы Самуил и Саул"[48].

Как и во все свои путешествия, о.Порфирий старался на каждом чем-нибудь примечательном месте вспомнить исторические события, бывшие древле. Так, около устья Иордана он вспоминает битву Иона­фана Маккавея с Вакхидом в субботний день, посещая монастыри, вспо­минает в подробностях жития их основателей и все с ними связанное. Автор настоящих строк должен сказать, что при описании Мертвого моря о.Порфирий ошибается, когда на основании наблюдения плодо­родного устья Иордана подвергает сомнению то, что на берегу Мертво­го моря нет никакой растительной жизни. Пишущему эти строки не раз пришлось быть около Мертвого моря и видеть, что на его берегах нет никакой жизни, за исключением места впадения Иордана. Есть на западном берегу моря еще одно место, где из скалы бьет пресный ис­точник Ейн-Геди. Около самого источника там имеется немного рас­тительности, но дальше соленые воды этого моря и соляные горы уби­вают все живущее.

При посещении Иерихона о.Порфирий воспроизводит все, свя­занное с ним из Ветхого и Нового Заветов. В его описании Иерихона, по нашему мнению, допущено ошибочное толкование. Объясняя про­клятие Иисусом Навином Иерихона ("Проклят пред Господом тот, кто восстановит и построит город сей Иерихон; на первенце своем он положит основание его, и на младшем своем поставит врата его" Ис. Нав. 6, 25) и дальнейшее его построение Азаном из Зефиля на двух сыновьях своих, о.Порфирий пишет так: "Это сказание я понимаю так, что сей вефилец, дерзнувший нарушить проклятие Иисуса Навина, при возобновлении Иерихона лишился двух сыновей своих, старшего и младшего. Первый умер когда полагаемы были основания города, а второй, когда строились городские ворота"[49].

Мы считаем, что постройку Иерихона Азаном на своих сыновьях нужно считать буквальной. В музее города Беершевы (Вирсавии) ав­тор этих строк видел скелет ребенка, найденный при раскопках в ос­новании этого древнейшего города. Такой был древний обычай, что в основание нового города клали своего первенца. Ясно, что правоверующий еврей не стал бы восстанавливать проклятого города. Значит строительство вел идолопоклонник и, возможно, боясь повторения сметения Иерихона с лица земли (чтобы не изгладилась память его), поло­жил, согласно обычаю, не только старшего сына в основание города, но и младшего при закладке ворот.

Посещая Наблуз, он отмечает, что на стене башни старой запу­щенной мечети имеется каменная плита с вырезанным на ней десяти словием самарянскими буквами. Помимо посещения традиционных мест, связанных с Иосифом, погребенным около горы Гаризим, и самарянкой, о.Порфирии посетил и самаритянскую синагогу, где видел свиток Пятикнижия, который предание самарян относит к времени внуков Аарона. Он, подобно большинству ученых, видевших этот свиток, под­вергает сомнению самарянское предание. Так прошли несколько лет жизни Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. Научными же вопро­сами о.Порфирии занимается все время и даже тогда, когда началась Крымская война. Немного больше, чем за неделю до отъезда из Иеру­салима, он подробно практически изучал коптскую Литургию.

Как мы уже знаем, водворение в Иерусалиме нашей Миссии не особенно приветствовалось греческим духовенством. Правда, своим избранием на патриарший престол Блаженнейший Кирилл был обязан отчасти и о.Порфирию, поэтому личные симпатии Патриарха к на­чальнику Миссии уже имели место. Дальнейшая жизнь и деятель­ность Миссии постепенно все больше и больше завоевывала к себе приязнь со стороны греков. О.Порфирии часто бывал у Патриарха Кирилла и у других членов Синода, нередко и они посещают его. При­чем в беседе греки уже бывали совершенно откровенны настолько, что даже иногда открывали свои финансовые дела[50].

Патриарх не отказывался служить Литургию в Архангельском монастыре, где была резиденция Миссии, в торжественные же дни с архиереями и другими членами Синода приходил в Миссию откушать "хлеб-соль"[51].

Такая расположенность к русским вместо прежней холодности и недоверия объясняется тем, что все греки чувствовали искреннюю лю­бовь о.Порфирия к Сионской Церкви, интересы которой он готов был защищать, как это было и в Константинополе после смерти Патриарха Афанасия, причем защищать бескорыстно только из чувства преданно­сти ей, как Матери Церквей, при этом даже не вмешиваясь в ее самую внутреннюю жизнь[52], и если даже в глаза обличал их, то все чувство­вали справедливость его упреков и то, что эти обличения вызывались доброжелательным чувством.

Посещения Святогробским духовенством Миссии часто выходи­ли за рамки обычных визитов вежливости. Патриарх и другие иерар­хи посвящали о.Порфирия в свои дела и даже спрашивали его сове­тов. И сам, по своей инициативе, о.Порфирии смело иногда делал раз­ные предложения Патриарху или членам Синода, и всегда они прислу­шивались к словам о.Порфирия[53], так как знали, что плохого он им не пожелает.

"За все шесть лет его пребывания в Иерусалиме между ним и Иерусалимским Патриархом Кириллом был тот сердечный лад, который происходит от непостижимого сочувствия лиц, рождаемых в раз­ных странах, обнаруживается угадыванием взаимных мыслей и жела­ний и усиливается оценкой обоюдных услуг и качеств добрых. Влады­ка дорого ценил уважение к его сану и особе, служившее примером для иерусалимского духовенства. Боголюбезное, духовное согласие обнаруживалось и на деле, прежде всего в заботах о народном просве­щении[54].

В 1849 году, по совету о.Порфирия и к великому его удоволь­ствию, Патриарх Кирилл решился построить новое эллино-арабское училище при Крестном монастыре, эфором которого был избран Пат­риархом арх. Порфирии. Кроме того, он же был избран попечителем всех патриарших училищ.

Всей душой отдался архимандрит Порфирии этой деятельности. В течение 1853 года он предпринял неоднократные поездки в Лидду, где он "пламенно желал открыть приходское училище", в Наблус, в Яффу и снова в Лидду. Обозревая во второе свое посещение лиддскую школу и экзаменуя учеников, он записывает: "Слава Богу! Среди здешнего арабского племени показался рассвет. Но надолго ли? Тя­жел для меня этот вопрос. Не хочу и отвечать на него. Мое дело готовить почву и сеять, а выращивание семени зависит от Бога"[55].

Конечно, архимандрит Порфирии понимал, что его милое здание просвещения арабов построено на песке. Мягкий и податливый Пат­риарх Кирилл да он, архимандрит Порфирии, делают дело, оно понем­ногу идет, но что будет после них? Тем более, что у арабов даже не было на своем языке священных богослужебных книг, не было арабс­кой типографии, арабское духовенство невежественно, одним словом, у них не было ничего, чем могли бы поддерживаться впоследствии бла­гие начинания[56].

Видя такое печальное положение любимого дела, архимандрит Порфирии указывал не раз на то, что снабжение школ и арабского духовенства печатными книгами является настоятельной необходимо­стью, и поэтому принял деятельное участие в устройстве арабской ти­пографии в Иерусалиме. Патриарх предлагал открыть типографию в Константинополе под надзором жившего там игумена одного ливанс­кого монастыря Исайи из греков. Архимандрит Порфирии находит, что печатать арабские богослужебные книги надо в Иерусалиме. Хотя игумен Исайя говорил на новом арабском наречии, но не учился бого­словским наукам и не знал древнего арабского языка, на который пе­реведены с греческого церковные книги. Кроме того, по мнению архи­мандрита Порфирия, надо было пересмотреть арабские рукописи, что­бы убедиться, не вкрались ли в них мнения монофелитской ереси, необ­ходимо было сличить их с греческими подлинниками и сверить с дру­гими рукописями в Дамаске, в Бейруте и Каире; такая работа превы­шала познание греческого духовенства, состоявшего при Иерусалимс­ком Патриархе в Константинополе, в Иерусалиме же находились зна­токи древней арабской словесности и церковного греческого языка и хорошие наборщики. При помощи нашего посольства архимандриту Порфирию удалось убедить Патриарха Кирилла, и в конце 1852 года в Иерусалиме была открыта арабская типография. В ней напечатаны были книги для чтения, Апостол, толкования Псалтири, Цветная Триодь[57].

Пребывая в Святой Земле, о.Порфирий старался положить все свои силы, чтобы сделать что-то хорошее для паствы Иерусалимской Церкви. Совершенно правильно считал он, что просвещение народа является великим делом, которое впоследствии будет оказывать влия­ние на все стороны его жизни. Видел он, что частая измена вере своих отцов среди палестинских арабов была в результате материального бедственного положения. Чтобы искоренить это зло и в то же время "движимый состраданием к бедности местного населения, арх. Порфирий думает учредить ссудный банк для выдачи небольших ссуд по пяти процентов. Капитал (30.000 пиастров) он просит у Патриархии, но раздачу хочет производить от своего имени. Этой мысли своей арх. Порфирий держался долго и упорно. Так, когда уже Иерусалимская Духовная Миссия во главе с ним была распущена, он думает в февра­ле 1856 года (уже в Петербурге — А.Н.) просить императрицу о вос­становлении ее в больших размерах и с тем же банком для поддержа­ния православных христиан в Палестине и Сирии. Нельзя не сознать­ся, что соединение банкового, хотя бы и малого, кредита с именем Рус­ской Духовной Миссии в стране постоянной борьбы национальностей из-за преобладания — эта мысль совершенно неудачна, и можно толь­ко порадоваться, что она не получила осуществления хотя бы только временного, для пробы"[58].

Обратил свое внимание о.Порфирий и на наших паломников, терпящих нужду в Иерусалиме. В Св. Синод писал о.Порфирий свое представление о необходимости учреждения в Иерусалиме больницы собственно для русских паломников и назначения особого иеромона­ха для исполнения обязанности духовника. На все это требовалось единовременной затраты 1.800 руб. и прибавления к штату Миссии ежегодно 4.000 руб. Четыре года продолжалась об этом переписка и, несмотря на то, что за предложение стояли наш генеральный консул Базили и посланник в Константинополе, переписка опять ни к чему не привела[59].

Благодаря просьбам о.Порфирия, греками несколько было улуч­шено положение наших паломников в Иерусалиме. Патриархия для паломниц отдала более удобный Феодоровский монастырь, а паломни­ков перевела в Архангельский. Единственно, чем наша Миссия духов­но могла поддерживать наших богомольцев — это совершением бого­служения на родном языке.

Необходимо еще отметить большое дело, которое хотел предпри­нять в Иерусалиме начальник первой нашей Миссии. Благодаря доб­рым отношениям с Патриархом, Миссия расположилась в Архангель­ском монастыре, если не так удобно, то, во всяком случае, сносно. Но все же приходилось чувствовать, что Русская Миссия только в гостях. Необходимо было иметь свое собственное помещение. По возвраще­нии из отпуска о.Порфирий начал переговоры с Русским посольством в Константинополе по этому вопросу. "Патриарх Иерусалимский Кирилл задумал построить на счет казны Святого Гроба дом для Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, о чем архимандрит Порфирий пред­ставил своевременно в министерство докладную записку. Переписки по этому делу было много, русские духовные и светские власти отно­сились к этому добровольному и сердечному порыву Патриарха Иеру­салимского с чисто официальной чиновнической медлительностью и недоверием. Поверенный в делах при Оттоманской Порте в Констан­тинополе А.П.Озеров предлагал архимандриту Порфирию сговорить­ся с Патриархом так, чтобы последний написал в Св. Синод нечто вроде обязательства, что Русская Миссия не будет выслана никогда из вновь построенного дома, за что Св. Синод внесет в Святогробскую казну единовременно (по проекту архимандрита Порфирия) двенад­цать тысяч рублей. Последний нашел такие переговоры с Патриархом неудобными, но наивно уверял Озерова: "Будьте уверены, ни Его Бла­женство, ни преемники его не вышлют нас из помещения, которое нам дано добровольно и охотно. Всякому теперь понятно, что лучше всего было бы построить русский дом для Миссии в Иерусалиме на свой счет". Но этого не случилось, и к постройке вышеупомянутого дарственного дома Патриарх все таки приступил в конце 1852 года[60].

Дело приобретения русскими здания в собственность для поме­щения туда Русской Духовной Миссии имеет свою историю. Как уже говорилось, ранее были предложения купить у мусульман горницу Тайной Вечери, затем был разговор о покупке у греков одного из монастырей. В иерусалимские дни архимандрита Порфирия пошли раз­говоры о новом месте, которое следовало бы приобрести.

Со времен падения Иерусалимского королевства крестоносцев над Гробом Господним поселилась фамилия Алемидов. Она стала жить в помещении, где проживали латинские патриархи. В комнатах с окна­ми, выходящими в купол над Гробом Господним, был гарем хозяина. Целью поселения над христианским храмом с видом во внутрь его была слежка во избежание всякого рода заговоров или неразрешен­ных собраний. Позднее эта цель уже была не нужна, но гарем по-прежнему там существовал, а насельницы его иногда нарушали цер­ковное богослужение, бросая внутрь всякие непристойные предметы в богомольцев.

А.Н.Муравьев после своего путешествия на Восток и о.Порфирий во время пребывания в Иерусалиме писали об этом вопиющем осквернении святыни. "В Петербурге Муравьев хлопотал о том, чтобы купить мусульманский дом, пристроенный к храму Воскресения, и та­ким путем уничтожить гарем. Правительство с ним согласилось и по­ручило нашему посольству в Константинополе выяснить этот вопрос. Посланник обратился к консулу Базили, а последний к начальнику нашей Духовной Миссии"[61]. Консул Базили просил отца Порфирия на основании распоряжений из Петербурга разузнать на месте, воз­можно ли совершить такую куплю, что возможно купить у владельца всех зданий, какова может быть цена, сколько обойдется ремонт, воз­можно ли использовать это приобретение, если оно состоится, для помещения Духовной Миссии.

31 октября 1850 года о.Порфирий направил Базили, согласно его просьбе, записку о гареме. В ней он считал необходимым освободить Гроб Господень от гаремного поругания. Далее архимандрит Порфирий советовал купить все семь зданий, прилегающих к храму Воскресения и принадлежащих семейству Алемидов, и считал, что можно приобрести их за 50 тыс. руб. и поместить в них нашу Духовную Миссию.

"В сих зданиях, - говорил он в заключение, - может быть помещена Духовная Миссия наша. Но тогда существование ее должно быть известно Порте, дабы начальство иерусалимское имело должное уважение к ней и предохраняло ее от возможных неприятностей. Кро­ме сего, представляется неизбежная необходимость устроить эти зда­ния возможно удобнее и поместить в них церковь для Миссии. Места довольно. Близость к Святому Гробу утешительна. Гласность нашей Миссии и скромное благолепие дома ее нужны не для соперничества с католиками и протестантами, а для полновесного и полезного влияния нашего на Церковь Палестинскую. Когда все православные народы узнают об освобождении Гроба Господня от гаремного осквернения и об учреждении российского монастыря в Иерусалиме подле сей свя­тыни, тогда они воскликнут гласом радования: "Слава в вышних Богу! Светися, светися, Иерусалиме, слава бо Господня на тебе воссия!"[62].

На основании записки о.Порфирия Базили отправил посланни­ку Титову свое донесение, а тот в свою очередь доложил в Петербурге. Но Базили очень сомневался в успехе покупки дома и гарема. "Вряд ли можно надеяться, — писал он, — на полный успех такого домогательства, тем более, что противоположные соображения турок найдут сильную опору в ходатайстве Франции и других католических держав и в вопле латинского духовенства"[63]. Но и в отрицательном ответе со стороны Турции в этом деле Базили видел положительный результат. "Если мы должны получить отказ от турок, пусть будет отказано наот­рез, но уже с тем, чтобы это было залогом решительного отказа католи­кам"[64]. Покупка у Алемидов их апартаментов в конце концов не со­стоялась, но окна, выходящие в храм Гроба Господня, были заделаны[65].

Строительство дома для Миссии не обошлось без некоторых недоразумений. Вначале Патриарх отвел землю для строительства дома рядом с Архангельским монастырем. Участок был окружен зданиями, и по мысли Патриарха, дом должен был получиться с площадью много меньшей той, какую занимала Миссия в Архангельском монастыре. К тому же дом хотели сделать с низкими потолками и маленькими ком­натами. Получалось, что Миссия должна была поселиться в доме, ко­торый много хуже Архангельской резиденции. Горячо против этого восстал о.Порфирий. Дело было улажено, проект составлен подходя­щий и, к величайшему удовольствию о.Порфирия, дом был построен удобный и приличный, но не суждено было о.Порфирию поселиться в этом доме, о чем речь пойдет несколько дальше.

Рассказывая о деятельности о.Порфирия в Иерусалиме, необхо­димо отметить его связи с инославными христианами.

Человек широкого кругозора, чистой открытой души, чуждый узких конфессиональных интересов, о.Порфирий, как упоминалось, сразу постарался завести знакомство со многими представителями непра­вославных общин. Пребывая и далее в Иерусалиме, он свои связи ста­рался укреплять и расширять.

Такие знакомства одновременно были и полезны и, в некотором смысле, опасны, так как греки с ненавистью относились ко всему не­православному и этого чувства не скрывали. О.Порфирий из-за этого обстоятельства мог в их глазах терять свой авторитет. Однако он, исповедуя искренно неповрежденное апостольское учение и чувствуя необходимость хотя бы внешнего общения всех христиан, не страшил­ся того, что настроит против себя Святогробское братство. Он знако­мился и посещал время от времени и католиков, и униатов (личное знакомство с их Патриархом Максимом), и армян, и протестантов, и духовных лиц других исповеданий, причем не только глав, но и рядо­вых представителей. Бывали и они у о.Порфирия. Во время разгово­ров на различные темы он не стеснялся иногда подчеркивать неспра­ведливость отдельных их суждений[66], заставляя даже краснеть, но дружбу, конечно, в известных пределах с ними не терял.

Некоторые из них даже прибегали к его помощи; так, если пат­риархи католический, армянский или униатский приходили к нему просто с визитами или поздравлениями[67], то сирианский митрополит Абденур просил содействия в борьбе против сиро-униатов[68].

Отец Порфирий не только сам стремился иметь добрые отноше­ния со всеми верующими во Христе. Он крайне желал, чтобы между всеми Его последователями, если нет внутреннего единства, то хотя бы соблюдались внешние добрососедские отношения[69].

Зная резкую антипатию православных греков к иному аспекту христианства, о.Порфирий стремился и им внушить необходимость как мирного сожительства, так и взаимообщения с инакомыслящими в дог­матических вопросах. По его просьбе и рекомендации Патриарх Ки­рилл принял протестантского проповедника немца Гиля и готов был вступить в продолжительную беседу неполемического характера. Видя необходимость и полезность таких встреч и бесед христиан разных исповеданий, о.Порфирий с возмущением писал об этом визите чван­ливого немца: "18 (марта), четверток. В два часа пополудни я предста­вил Патриарху Кириллу вышереченного Гиля. Он оказался молчалив как рыба: посидел, почеченился, покурил табаку, проговорил сквозь зубы, что читал Богословие Иоанна Дамаскина, и только, а о состоянии Православной Церкви в Палестине не спросил, тогда как Его Блажен­ство, по совету моему, готов был дать ему надлежащие понятия и об епархиях, и о монастырях, и об училищах, и проповедании Слова Божия на языках греческом и арабском. Право, досадно на этих господ, которые издалека приезжают к нам, и вместо того, чтобы от нас узнать состояние Православной Церкви, расспрашивают о ней всякого встреч­ного и поперечного и потом пишут небылицы в лицах"[70]. Для о.Пор­фирия непонятны такие люди, считающие себя последователями Спасителя, но не ищущие точек соприкосновения во взглядах с другими христианами. Идеал отца Порфирия — слова Господни: "Да вси еди­но будут" (Ин. 17, 21).

Имея обширное знакомство среди различных религиозных пред­ставителей, о.Порфирий старался поддерживать добрые связи и с дип­ломатическими представителями западных стран. Консулы Англии, Сардинии, Австрии навещали о.Порфирия, и он посещал их. Английс­кий консул однажды даже оказал для Русской Миссии некоторую любезность при ее путешествии за Иордан[71]. Только французские представители все время питали неприязнь к русским пришельцам.

С полным основанием можно сказать, что наша Миссия, возглав­ляемая отцом Порфирием, сумела всех в Иерусалиме к себе располо­жить и завоевать (кроме заведомых неприятелей вроде французов-католиков) почти всеобщее уважение.

А как же относился к Миссии Петербург!? Нужно прямо ска­зать, что, послав в Иерусалим двух монахов и двух мирян, Петербург о них почти совсем забыл, а если и помнил, то не предпринимал ни одно­го шага, чтобы как-то облегчить и без того нелегкое житие Миссии в Палестине. Часто писал о.Порфирий в Петербург через Константино­польское посольство свои отчеты, посылал разные предложения, могу­щие оказать при их осуществлении положительное влияние на Восто­ке, но никаких ответов не получал от начальства. "Мало того, даже утвержденное в высших инстанциях жалование сначала присылали с перебоями, а потом эту присылку совсем прекратили. И о.Порфирий приходил в отчаяние. Так, например, 3 декабря 1852 года он писал Базили: "Не имею сил писать к Вам много. Дух мой уныл. Я подобен тетиве, которую слишком туго натянули, забыв, что она может порвать­ся. До сих пор мы не получили жалования за майскую треть. После такой заботы о нас остается нам бежать куда глаза глядят, или умирать с голоду". Такое же явление было и в 1853 году, когда снова в припад­ке отчаяния о.Порфирий писал консулу о своем безотрадном положении. В одном письме к Базили он даже выдвигал мысль об отправке в Россию иеромонаха Феофана и студента Соловьева. Консул его уте­шал, внушал спокойно перенести неисправности в работе чиновников государственного аппарата, советовал даже не думать об отправке сво­их сотрудников в Россию, предлагал даже дать денег в долг. Старался успокоить о.Порфирия и временный поверенный в делах при Порте Озеров, обещал будущие блага. А из русской столицы не было ни отве­та, ни привета. У Миссии были долги, денег не было, а еще занимать где-то было неудобно. В таком неопределенном положении Миссия была до последнего дня своего пребывания в Иерусалиме[72].

Между тем наступили тяжелые дни. Началась Крымская война. "Эта война была последней попыткой правительства императора Ни­колая I восстановить прежнее преобладание России на Православном Востоке и ее исключительные права покровительства православным подданным Турции. Известны причины, вызвавшие единоборство пра­вославной России со всей почти инославной Европой. По требованию французского императора Наполеона турецкое правительство нару­шило давние исконные привилегии Православной Церкви на святых местах. Это нарушение выразилось в том, что ключ от главных дверей Вифлеемского храма был взят от православных и передан католикам. В глазах всех христиан Востока с этим ключом было соединено поня­тие о первенстве той церкви, которая им обладает.

Россия потребовала от Турции положительного обязательства, выраженного в форме какого-либо дипломатического договора, что все права, какими дотоле пользовалась Православная Церковь в Тур­ции и, в частности, на святых местах, будут сохранены за нею. Несмот­ря на то, что Россия имела право на основании всех прежних ее дого­воров с Турцией обратиться к последней с подобным требованием, за­падноевропейские великие державы во главе с Францией признали это требование вмешательством во внутренние дела Турции"[73].

Затем последовала переписка между европейскими державами, переговоры, которые ни к чему не привели. Турция сначала отвергла всякие соглашения, а затем объявила войну России, после чего к ней активно присоединились Англия и Франция.

От австрийского консула о.Порфирий узнал о войне и о том, что консул Базили из Бейрута уезжает в Ливорно. Скоро и сам Базили сообщил об этом архимандриту. Русский вице-консул Марабути тоже должен был покинуть Палестину. Покровительство над русскими по­ручалось консулу Австрии. Перед о.Порфирием восстала дилемма, что должен предпринять он: уезжать или оставаться. Долг послушания и дисциплины говорил о необходимости продолжать пребывание в Иеру­салиме, но великие трудности предчувствовал начальник Миссии. Ос­таваться они должны были среди враждебно в большинстве своем на­строенных во время войны жителей Иерусалима, козни католиков и французского консула будут усиливаться, плюс ко всему Миссия не имела достаточных денежных средств. Колебания о.Порфирия окон­чились принятием решения пока продолжать жить в Иерусалиме сна­чала до ноября, а затем до января 1854 года. В Азиатский департамент Министерства иностранных дел о.Порфирий отправил два письма с просьбой дать указания, как поступить Миссии в эти смутные дни, и выслать причитающиеся деньги на имя австрийского консула. Несмотря на тяжелые обстоятельства войны, в Миссии продолжалась нормаль­ная жизнь. После начала войны о.Порфирий сдал патриаршему наме­стнику Архангельский монастырь и освободился от должности попе­чителя школ Патриархата. Он, конечно, живо интересовался и учили­щами, и типографией.

К отъезду Миссия была готова, но ждала каких-нибудь указаний на это. О.Порфирий думал пока отправить свою дружину в Грецию, а самому остаться еще в Иерусалиме. Грецию он выбрал потому, что оттуда можно иметь сношения с Петербургом и, если там решат, что Миссии необходимо продолжать жительство в Иерусалиме, то из Гре­ции и во время войны можно будет приехать в Палестину. Но человек предполагает, а Бог располагает. Так случилось и в этот раз. Желая удалить из Святой Земли Миссию, 23 декабря 1853 года французский консул Ботта обратился к иерусалимским турецким властям с вопро­сом: "Зачем живет здесь одно знаменитое лицо из русских?" Турки отвечали ему, что не знают никакого знаменитого лица русского. Тог­да Ботта указал им на архимандрита Порфирия и прибавил, что он (архимандрит Порфирий) виновник всех печальных происшествий в Бет-Джале (продолжительная борьба православных жителей Бет-Джалы против поселения там латинского Патриарха Валерги, во время кото­рой были разные инциденты). Но за архимандрита Порфирия засту­пился представитель греческой народности в диване (турецкое мест­ное правительство) монах Григорий, он сказал, что архимандрит Пор­фирий живет здесь шесть лет для спасения души своей, никуда не выходит из своей келий и ни в чьи дела не вмешивается. Ботта опять возразил: нет, он прислан русским правительством, и у него есть свита. Турки сказали ему, если находится здесь такой русский, то он должен выехать отсюда[74].

День отъезда русских из Иерусалима турки назначили на 17 апреля, но, задержавшись некоторое еще время, наша Миссия 8 мая 1854 года, сердечно распрощавшись с Святогробскими отцами, вынуж­дена была выехать из Иерусалима, а 11 мая покинула Святую Землю.

Так закончилось пребывание Русской Духовной Миссии около Святого и Живоносного Гроба Господня, продолжавшееся без малого шесть лет. Отъезжая из Иерусалима, о.Порфирий в своих размышле­ниях как бы подводит итог своей деятельности.

"Завтра чуть свет я выеду из Святого Града. Мое дело кончено здесь. С греческим духовенством я ладил так, что Патриарх Кирилл поручил мне заведование всеми православными училищами в Палес­тине и патриаршей школой в Крестном монастыре. Из числа этих учи­лищ девичье в Иерусалиме и отроческие в Рамле и Лидде открыты и упрочены моим усердием и умением. А бедные церкви в нескольких селениях получили от меня церковные облачения. Туземное арабское племя я за уши тянул к светлому верху. По моему настоянию помеще­ны в патриаршей школе юные туземцы, дабы со временем они послужи­ли наставниками детей в их родных селах. Беднейшие жители Вифле­ема ежелетно получали от меня денежные пособия три раза: пред Рож­деством Христовым, пред Пасхою и в Успеньев день; и в эти три праз­дника разговлялись уже не как прежде - не травкою, сваренною в воде без молока и мяса. Нашему генеральному консулу в Бейруте я служил как верный вестник. Абиссинцы, сириано-яковиты и копты ви­дели во мне своего заступника. Армяне уважали меня. Латинам я был не по нутру. Английский епископ Гобат чуждался меня, но и я не хотел знакомиться с ним, потому что мне весьма не нравилось воровство его, а воровал он православные души и загонял их в свою кирку, в которой даже нет Распятия, а стоят две черномраморные скрижали с десятью заповедями, как будто он раввин, а не епископ. От местных магометан мне не было ни малейшего оскорбления; напротив, они всегда раскла­нивались со мною любезно. Архангельский монастырь, где мы жили и трудились, был подобен улью, в котором каждая пчела вырабатывала коя свой мед, коя свой сот. Приятно так жить. Приятно будет и вспо­минание о таком правильном, содружественном и, смею сказать, общеполезном житье[75].

Интересно теперь и нам задать вопрос: что же сделала эта Мис­сия в Иерусалиме, каковы же результаты ее шестилетнего труда?!

Прежде всего Миссия и сам "архимандрит Порфирий для себя и для ученого мира не даром пробыл несколько лет в Палестине и дру­гих странах Востока. Своим пастырским поведением он приобрел лично к себе и к своим сотрудникам истинное и глубокое уважение, память о себе он оставил прекрасную, но для должного возвышения Русской церкви в глазах восточных христиан, для поддержания там достоин­ства русского правительства и для облегчения нашей будущей дея­тельности на Востоке он и Миссия, ему подчиненная не сделали ниче­го и не могли ничего сделать",[76] потому что, сообразуясь с теми усло­виями, в которых он находился, можно поставить вопрос иначе: что дали ему сделать? А делать архимандриту Порфирию многого не да­вали. Не утверждаем, что пылкий, сердечный, ученый, но мало практич­ный человек, каким был архимандрит Порфирий, мог бы много сделать в этой стране интриг, лести, подкупов и мести. Но, несомненно, при большей свободе действий, при больших средствах он успел бы сделать гораздо больше. С политикой "ничего нового не предпринимать на Востоке", сделать что-либо было трудно. Вспомним первоначальные наставления архимандриту Порфирию из Синода, министерства и по­сольства, вспомним жалобы его на безденежье не только для дела, но и в личной жизни, - и мы поймем, как трудно жилось и работалось первому начальнику Иерусалимской Духовной Миссии.

Но каждого оценивают не по тому, что он мог бы сделать, а пото­му, что он сделал. И в этом отношении заслуги архимандрита Порфирия весьма велики. Говоря вообще, главная его заслуга заключается в том, что он, несмотря на всевозможные препятствия и трудности, не испортил нашего дела, внушил к нему в правящих сферах доверие, чем и дал возможность продолжать его с новыми силами, средствами и людьми"[77].

"Обстоятельными записками, составляющими обширный том, архимандрит Порфирий оказал важную услугу Министерству иностранных дел и Св. Синоду, так как ознакомил эти учреждения с поло­жением церквей Антиохийской и Иерусалимской и с нуждами палом­ников и подготовил почву для дальнейшей деятельности Русской Ду­ховной Миссии и Православного Палестинского Общества". Позднее Министр иностранных дел Горчаков говорил: "Сознаю, что Мини­стерство иностранных дел обязано ему (Порфирию) приготовлением настоящего порядка наших дел в Иерусалиме". Архимандрит Порфи­рий, как мы видим, вполне правильно понимал задачи Русской Церкви в Палестине"[78].

Путешествие нашей Миссии на Родину было через Италию. В Риме, где были подробно осмотрены достопримечательности, архиман­дрит Порфирий и иеромонах Феофан были на аудиенции у папы. Этот визит впоследствии много повредил о.Порфирию в Петербурге, так как посещение папы не было согласовано с высшим церковным на­чальством. Из Рима через Вену и Варшаву Миссия 2 октября 1854 года прибыла в Петербург.

Не ласково приняли в Синоде тружеников из Святой Земли, но Министерство иностранных дел было очень довольно работой Мис­сии. По представлению министерства о.Порфирий за особые заслуги пред Отечеством, за многолетние труды получил утвержденную импе­ратором пожизненную пенсию в размере 1.000 руб. в год. По тому времени эта сумма была значительна.

Иеромонах Феофан был возведен в сан архимандрита и назна­чен вскоре ректором Петербургской Духовной академии, студент П.Соловьев получил место священника при церкви на М.Охте в Петербур­ге, а студент Н.Крылов городское, тоже в Петербурге, место диакона.

Только никакого назначения долго не получал о.Порфирий. Это объясняется тем, что против него был предубежден обер-прокурор Синода граф Толстой[79]. До 1858 года он жил в Петербурге, а потом предпринял последнее свое заграничное путешествие в Египет, на Афон, в Фессалию и Метеорские монастыри, Малую Азию, Сирию и в Святую Землю.

Расставаясь с первой нашей Иерусалимской Миссией, все же хочется еще раз отметить благородство и труды всех ее членов, забро­шенных на далекую чужбину и забытых своим начальством. Они пер­вые прокладывали путь к возвышению значения Русской Православ­ной Церкви на Востоке.

 

[1] Архим. Киприан. О.Антонин, архимандрит и начальник, стр. 114-115

[2] Н.Каптерев. Сношения Иерусалимских патриархов, стр. 525

[3] Архим. Порфирий. Книга бытия моего, т. 2 стр. 120-124

[4] Там же, стр. 120-124 

[5] Н.Каптерев. Сношения Иерусалимских патриархов, стр. 577-579

[6] П.В.Безобразов. Император Александр I и Патриарх Поликарп, стр. 21

[7] Н.Каптерев. Сношения Иерусалимских патриархов, стр. 580-581

[8] Там же, стр. 580-581

[9] Там же, стр. 592-594

[10] Там же, стр. 606

[11] Там же, стр. 617

[12] Там же, стр. 618

[13] Там же, стр. 619-620

[14] Там же, стр. 622

[15] Там же, стр. 654-655

[16] П.В.Безобразов. Император Николай I и Патриарх Афанасий, стр. 185-187 

[17] Там же, стр. 191-192

[18] Н.Каптерев. Сношения Иерусалимских патриархов, стр. 679-051

[19] Там же, стр. 684

[20] Там же, стр. 655

[21] Архим. Порфирий. Книга бытия моего, т. 1 стр. 7-8

[22] Там же, стр. 229 

[23] Там же, стр. 250, 254, 262

[24] Там же, стр. 355

[25] Н.Каптерев. Сношения Иерусалимских патриархов, стр. 700

[26] Кин. Пребывание Преосвященного Порфирия, стр. 280-281

[27] Там же, стр. 287-289

[28] Там же, стр. 282

[29] Архим. Порфирий. Книга бытия моего, т. 2, стр. 379

[30] Там же, стр. 362

[31] Н.Каптерев. Сношения Иерусалимских патриархов, стр. 770-771

[32] Архим. Порфирий. Книга бытия моего, т. 3 стр. 49

[33] Там же, стр. 55

[34] Там же, стр. 134

[35] М.П.Соловьев. Преосвященный Порфирий Успенский, стр. 70

[36] Архим. Порфирий. Книга бытия моего, т. 3 стр. 148-150

[37] Там же, стр. 155

[38] Там же, стр. 159

[39] Там же, стр. 161

[40] Свящ. Ф.И.Титов. Преосвященный Кирилл Наумов, стр. 99-100

[41] В.Н.Хитрово. Православие в Св. Земле, стр. 77

[42] Свящ. Ф.И.Титов. Преосв. Кирилл Наумов, стр. 97

[43] Архим. Порфирий. Книга бытия моего, т. 3 стр. 338-340

[44] Там же, стр. 282

[45] Там же, стр. 362-363

[46] Архим. Порфирий. Путешествие по Египту, стр. 1

[47] Архим. Порфирий. Книга бытия моего, т. 4, стр. 57

[48] Архим. Порфирий. Книга бытия моего, т. 5, стр. 32

[49] Там же, стр. 66

[50] Архим. Порфирий. Книга бытия моего, т. 3 стр. 578, 583

[51] Там же, стр. 358, 360

[52] Там же, стр. 595

[53] Там же, стр. 252

[54] П.В.Безобразов. Русская Духовная Миссия в Иерусалиме, стр. 502, 504

[55] Архим. Порфирий. Книга бытия моего, т. 5, стр. 149

[56] Кин. Пребывание Преосвященного Порфирия, стр. 305, 306

[57] П.В.Безобразов. Русская Духовная Миссия в Иерусалиме, стр. 502, 504

[58] Кин. Пребывание Преосвященного Порфирия, стр. 306, 307

[59] В.Н.Хитрово. Православие в Св. Земле, стр. 78, 79

[60] Кин. Пребывание Преосвященного Порфирия, стр. 303, 304

[61] П.В. Безобразов. Русская Духовная Миссия в Иерусалиме, стр. 506

[62] Там же, стр. 508, 509

[63] Там же, стр. 511

[64] Там же, стр. 508

[65] Архим. Порфирий. Книга бытия моего, т. 5 стр. 205

[66] Архим. Порфирит. Книга бытия моего, т. 3 стр. 352

[67] Там же, стр. 36

[68] Там же, стр. 622

[69] Там же, стр. 626, 627

[70] Там же, стр. 252-253

[71] Там же, стр. 516

[72] П.В.Безобразов. Русская Духовная Миссия в Иерусалиме, стр. 517

[73] Свящ. Ф.И.Титов. Преосв. Кирилл Наумов, стр. 105-107

[74] Архим. Порфирий. Книга бытия моего, т. 5 стр. 172

[75] Там же, стр. 215, 216

[76] В.Н.Хитрово. Православие в Св. Земле, стр. 80-81

[77] Кин. Пребывание Преосвященного Порфирия, стр. 312,313

[78] Там же, стр. 313

[79] Архим. Порфирий. Книга бытия моего, т. 7, стр. 157-170